Третьего июня хор пернатых начал свое славословие Бога намного раньше, чем девятнадцатого апреля, — на полтора часа: в три тридцать утра как штык, что называется. А еще, что называется, нашего полку прибыло. Состав хора расширился.

Из очевидных (а если быть точными, то ушеслышных) новых певунов — в первую очередь, конечно, соловьи, которых в апреле и близко не было. Эти непревзойденные мастера соло, дуэта, трио и квартета, вероятно, и вовсе с ночного дежурства продолжают (если 3:30 считать утром). Справедливости ради стоит заметить, что всенощную вахту они несли не одни, а в содружестве. Их поддерживал малый хор лягушек, он держал хоть и фоновую, но опорную нагрузку, возможно, это была попытка пения исоном [1]. И надо же — вновь полная гармония с основным составом хора. А ведь без спевок, без репетиций. Музыканты это, если не ошибаемся, называют «читать с листа». Соловьи отнеслись к предложению бесхвостых земноводных спокойно и невозмутимо, и нисколько не снисходительно или высокомерно, понимая, видимо, что Творец им, земноводным, равно внемлет. Да и вообще соловей — птица воспитанная и деликатная, так что не удивительно. Удивительно же вот что: при (всего-то!) семи музыкальных нотах такое бесчисленное множество ни разу не повторяющихся сюит, кантат, симфоний, адажио и ораторий! Кажется, что ни одно колено не повторяется дважды.

Стоит, пожалуй, заметить еще, что изредка певцов поддерживали и четвероногие (из семейства псовых) друзья человека.Они обозначали свое присутствие, но это воспринималось, как, положим, редкое, приглушенное, как бы стеснительное покашливание в партере или оркестровой яме и, может быть, даже помогало, а то и воодушевляло певших (как мы договорились) исоном, понимавших, что кроме Творца и влюбленных во вселенной есть немало существ, для которых стоит стараться.

В разгар пьесы, часа в четыре утра, драматургия стала усложняться, действие — нарастать. Кукушка повела свой счет. Да так разошлась, что, пожалуй, всем желающим долгожительства счета хватит. А вот и еще июньский дебютант — утка. Уж чирок это или нырок, кряква или широконоска — с этим вопросом к современному Пришвину придется обратиться. А вот то, что она знала, когда ей вступить, как и сколько звучать, – это определенно, не сомневайтесь. Ни ноты фальши!

И еще не все! Голуби. Захлебнулись от счастья до самозабвенья. Нестерпимо хочется назвать их вступление арией, да «Википедия» не позволяет: упирается в «один голос», а счастье не бывает для одного, на одного. Им — счастьем — обязательно необходимо делиться. Даже Богу ввиду этой необходимости возжелалось сотворить мир, а в мире не получилось ограничиться только Адамом, пригласили в него Еву. Так что у голубей была не ария (с точки зрения теории музыки), а что-то иное. Но двое они были «как едино», смеем предположить, что не только в пении, но и в жизни.

Да нельзя забыть и о воробьях: у них есть здесь своя партия, и она по-своему прекрасна. Может быть, партия эта была и в апреле, да мы упустили. К сожалению, на воробьев как-то не принято обращать внимание. Распространенная ошибка людей — обращать больше внимания на яркое. Да разве может сравниться любой павлин с воробьем, допустим, полевым? Хотя бы в пении? К слову, у соловьев ведь тоже окрас не попугайный, а ведь какая знаменитость эта серенькая птаха! Вспомнилось, что как-то на днях у нас на сайте приводилось четверостишие, в строках которого заключалась мысль, что «причины для счастья всегда невеские». Думается, это можно применить и к теме нашего разговора. Навязывать ничего не станем: творчество — только тогда творчество, когда свободно. А наши читатели приглашены, если вы обратили внимание, к сотворчеству.

Как говорится, все хорошее однажды заканчивается… чтобы в конечном итоге уступить место чему-то лучшему. И птичий хор села Прилуки это тоже понимает, и где-то около семи принимает к себе басиста шмеля, а чуть позже уже слышатся переборы листвы березы и, увы, звуки деятельности человека. Час потехи подходит к концу, уступая место времени для дела. И это нормально. Дело непременно должно быть, это заповедь Бога. Не должно быть только дело, равно как и только потеха — это патология, в обоих случаях. А человеку ведь так хочется! Крайностей. Любых.

Да-да, мир людей намного сложнее, как все мы хорошо знаем, чем весь остальной мир. Порой — немыслимо сложнее. В этой связи почему-то вспомнился рассказ режиссера Юлия Файта.

Он учился искусству режиссуры вместе с Василием Макаровичем Шукшиным. И некоторые перипетии жизни Василия Макаровича ему известны из первых уст.

Однажды, когда Василий Шукшин, будучи уже именитым деятелем искусства кино и печатного слова, приехал в родное село Сростки Алтайского края, один из первых визитов он нанес своей учительнице. По словам Юлия Файта, она встретила его словами: «Вы ко мне по какому вопросу пришли?». Т. е. весьма холодно, ледяным душем. Юлий Андреевич полагает, это ввиду того, что сельский житель весьма ревниво относится к тем, кто вышел из их круга в круг более высокого социального статуса. И продолжает воспоминания примером уже личного контакта с жителями Сросток. Это происходило через тридцать лет после смерти Шукшина, в 2004 году, когда на родине Василия Макаровича открывали ему памятник. А Файт в это время снимал документальный фильм о писателе. Естественно, что режиссер разговаривал с односельчанами Василия Макаровича. Его ровесникам тогда было по 75 лет, беседовали с режиссером и люди постарше. Так вот, в памяти Юлия Файта отложились некоторые акценты этих бесед о Шукшине, именитом односельчанине, которые он передает следующим образом. «Вот изба, где они жили, вот дом, который он построил матери, вот еще дом, который он построил родственникам, а вот это канава, в которой он валялся, когда...». Мотивация «не высовывайся», конечно может иметь место в данном случае, как полагает Файт, друг Шукшина. Вполне же может быть и иная мотивация, которую трудно предположить товарищу, и о которой мы не станем здесь рассуждать, дабы никого не осуждать. Скажем лишь, что поводов для неприятия всегда достаточно, и этот сюжет не исключение: Василий Макарович прожил (скажем так) во многих аспектах не ординарную жизнь. Причина же всегда одна. Христиане ее хорошо знают, и наши прихожане и читатели не исключение.

Вторая зарисовка. Это уже в Архангельской области было, где Юлий Файт производил съемки сюжета о народных промыслах. Жил там лесник, был он не только хорошим специалистом, но и замечательным художником, ремесленником. Он занимался традиционным для той местности, но почти утраченным искусством изготовления щепных птиц, лошадок, оленей. Свой дом лесник-художник тоже сделал произведением искусства своими умелыми и трудолюбивыми руками, украсив его, как только мог. Дом сожгли. Погорелец построил другой дом, краше первого. Сожгли. Когда же ремесленник приступил к постройке третьего дома, вероятно, задумав сделать его еще более совершенным, его убили. Юлий Андреевич, если не ошибаемся, и фамилию лесника называет, поскольку в достоверности этих событий можно и усомниться: дело было все-таки в XX веке от Рождества Христова...

Режиссер Олег Вениаминович Дорман рассказывал как-то о кинооператоре Вадиме Ивановиче Юсове. (Приведем для равновесия две зарисовки).

В детстве отец, который тоже (как и архангельский герой) был лесником, как-то взял Вадика на охоту. И маленький мальчик Вадик пальнул из ружья по зайчику. И его не убил, а только ранил. И этот зайчик закричал. Вадим Иванович говорил, что с тех пор он больше никогда в жизни не брал в руки не то что ружья, а колющих и режущих предметов. Думается нам, что не каждый мальчик, не каждый сын лесника так слышит плач зайчика...

Второй сюжет. Стоит отметить, что Вадим Иванович работал кинооператором на съемках большинства фильмов именитого режиссера Андрея Арсеньевича Тарковского. А в титрах кинодрамы «Зеркало» мы видим фамилию другого оператора: Юсов отказался. По причине того, что считал невозможным, этически неприемлемым снимать маму главного героя скрытой камерой. По замыслу Андрея Тарковского, именно это предполагалось. И после ухода Юсова из работавшей над фильмом команды (ценой этого ухода) Тарковский отказался от своей идеи и не снимал маму скрытой камерой. Кстати, если не ошибаемся, роль матери (/старая мать, нет в титрах/) исполняла мама Андрея Арсеньевича.


P. S. Не получается вспомнить, кто именно, однозначно лишь, что человек умный, наблюдательный, духовный говорил, что человеку почему-то трудно смотреть себе в глаза с помощью зеркала. Полагаем, что не зеркало тому виной.

[1] И́сон, также (неправильно) исо́н (от греч. ἴσος — ровный, одинаковый, подобный, неподвижный) — тянущийся нижний, басовый голос в византийском и новогреческом церковном пении.