Вот так бежишь, не оглядываясь, по дорожке, спотыкаешься, встряхиваясь после занудных лекций и семинаров, в сотый раз выясняешь отношения с подругой, горячишься, чудом успев отпрыгнуть от очередного велосипедиста, и вдруг… И вдруг тебя накрывает аромат распустившейся сирени!
Точно такой, как в детстве, ошеломляющий, нежный, берущий в плен навсегда и без права на обжалование. А потом, разменяв десяток-другой весен на заковыристую трехэтажную должность на визитной карточке, бежишь, все так же не оглядываясь, уже по другой дорожке, ругаешься с прорабом, с которого никак не стрясти отчет по затянувшейся стройке, грозишь кулаком, едва увернувшись от брызг от промчавшегося автомобиля, и вдруг… Батюшки, да это липа расцвела! А ведь только что зима кончилась, спрятали в подсобку ни разу не надетые коньки, Пасху справили с куличами, и на тебе! Какой же дивный запах… Совсем такой, как тогда в юности, на похоронах мамы, когда каждая липа каждым золотисто-медовым соцветием пыталась утешить твое горе. А потом бежишь по совсем короткой дорожке, тут и бежать-то нечего — от машины в магазин через два квартала (на обочине «кирпич» повесили, а штрафы нынче ого-го), но ты запыхался — в последнее время как-то уже не до спортзала, все больше приемы и торжественные ужины, так что, втолковывая своему первому заму пустячный вопрос, — и то устанешь. Да ты в общем-то и не бежишь, а солидно идешь, и из уважения к твоей осанке и сединам тебе уступают дорогу, а ты, давно привыкший не оглядываться, смотришь только под ноги, на скользкую тротуарную плитку, и вдруг… Да это же кленовый лист! Но почему такой красный, прямо багряный? Ну да, «роняет лес багряный свой убор…». Интересно, что там из Пушкина внук в школе проходит? В каком, бишь, он классе — в третьем? в шестом? Никак не вспомнишь. Эй, оглянись: давно уже наступила осень. А значит, скоро зима. Совсем скоро.
Точно такой, как в детстве, ошеломляющий, нежный, берущий в плен навсегда и без права на обжалование. А потом, разменяв десяток-другой весен на заковыристую трехэтажную должность на визитной карточке, бежишь, все так же не оглядываясь, уже по другой дорожке, ругаешься с прорабом, с которого никак не стрясти отчет по затянувшейся стройке, грозишь кулаком, едва увернувшись от брызг от промчавшегося автомобиля, и вдруг… Батюшки, да это липа расцвела! А ведь только что зима кончилась, спрятали в подсобку ни разу не надетые коньки, Пасху справили с куличами, и на тебе! Какой же дивный запах… Совсем такой, как тогда в юности, на похоронах мамы, когда каждая липа каждым золотисто-медовым соцветием пыталась утешить твое горе. А потом бежишь по совсем короткой дорожке, тут и бежать-то нечего — от машины в магазин через два квартала (на обочине «кирпич» повесили, а штрафы нынче ого-го), но ты запыхался — в последнее время как-то уже не до спортзала, все больше приемы и торжественные ужины, так что, втолковывая своему первому заму пустячный вопрос, — и то устанешь. Да ты в общем-то и не бежишь, а солидно идешь, и из уважения к твоей осанке и сединам тебе уступают дорогу, а ты, давно привыкший не оглядываться, смотришь только под ноги, на скользкую тротуарную плитку, и вдруг… Да это же кленовый лист! Но почему такой красный, прямо багряный? Ну да, «роняет лес багряный свой убор…». Интересно, что там из Пушкина внук в школе проходит? В каком, бишь, он классе — в третьем? в шестом? Никак не вспомнишь. Эй, оглянись: давно уже наступила осень. А значит, скоро зима. Совсем скоро.
Из книги Алексея Коровина «Вкус воздуха»
Превью: картина Игоря Разживина «Московские зарисовки»