Чувство вины закрывает нам будущее

— Отец Вячеслав, как по-Вашему, почему мы, вроде, все время каемся, а все никак не можем понять, что такое покаяние?

— В течение всего Великого поста мы слышим песнопение «Покаяния отверзи мне двери, Жизнодавче». То есть покаяние — это некая дверь. Но открыть дверь — значит вступить на какой-то путь. А вот с этим-то и возникает проблема. Если мы говорим о пути, то должны ясно представлять, куда мы хотим прийти. Только это придает пути смысл.

— Когда говорят о покаянии, обычно приводят два классических примера. Первый — это апостол Петр, который, с перепугу отрекшись от Спасителя, потом всю жизнь плакал, когда слышал, как кричит петух, и не только принял за Него крестную смерть, но и тысячи людей обратил ко Христу и вместе с апостолом Павлом стал краеугольным камнем в основании Церкви. Второй пример — это благоразумный разбойник, который, собственно говоря, с нашей точки зрения, и не каялся в своих грехах, а просто в предсмертной агонии исповедовал Христа как Спасителя и после смерти попал Рай. В чем разница этих двух путей и чему они могут нас научить?

— Ну, разница очевидна. У апостола Петра это путь всей жизни. Ведь у него до того, как он отрекся от Спасителя в ту страшную ночь, были с Ним удивительные отношения. Совершенно потрясающий пример, когда он бросается в воду, видя Христа, идущего по водам. Это тоже образ покаяния — не важно, что под ногами, если тебя зовет Господь, ты пойдешь даже, если там нет почвы. Но идти по водам можно только тогда, когда смотришь на Христа. А он посмотрел вниз, туда, где под ногами бушующая стихия — и начал тонуть. Но Господь был рядом и протянул ему руку. Вот так и с нами.

А говоря о разбойнике, которого мы называем благоразумным, мы порой совсем забываем, что он был все-таки разбойник. И жизнь свою он прожил очень дурно. Но, оказавшись на кресте, в единое мгновение все осознал. Господь стал центром его жизни. И он же ничего не просил, только чтобы Тот о нем помнил. Но память Божия — это и есть жизнь: и если мы — в этой памяти, мы — с Богом.

— А Иуда? Для нас это пример нераскаянности. Но ведь с точки зрения «юридической», он как раз раскаялся: и деньги за свое предательство не взял, и себя сам осудил, и сам приговор привел в исполнение…

— Но он же знал Христа! Вот если бы он Его не знал, его история была бы совсем другой. А он не просто знал Христа, он был рядом с Ним, он вместе с другими одиннадцатью учениками жил с Ним одной семьей, видел чудеса, которые совершает Господь. И он не просто был рядом, он был казначеем. И воровал. Мы это тоже не должны забывать. Оказывается, можно быть рядом, быть свидетелем таких удивительных событий и при этом… воровать.

Сказано же у Апостола Иоанна, что бес вошел в него. А что такое бес? Это разрушительная сила, которая и привела его к тому дереву, на котором он повесился. Конечно, он раскаялся. В том-то и трагедия Иуды, что он осознал, что сделал, когда предал невинного. Раскаяние и есть осознание греха — как греха, то есть как неправды.

— Но покаяния не было?

— Не было. Это очень важно понимать. Потому что очень часто люди приходят на исповедь и говорят: вот, я согрешил тем-то и тем-то. Ну и что?

Вот представьте себе: мальчишка играет во дворе в футбол, залепил мячом в окно, оно вдребезги, выходит папа, парень плачет, виноват, говорит, больше не буду, папа пожурил его, и они вместе уходят. Но так быть не должно. Что должен сделать нормальный отец? Он должен взять инструменты, взять сына за руку и сказать: пойдем, нам нужно вставить новое стекло. Мы всегда должны стараться исправить тот вред, который мы нанесли своим грехом.

Мы всегда должны стараться исправить тот вред, который мы нанесли своим грехом.

Да, Иуда отдал сребреники, он раскаялся, но покаяния у него не было. Не было той связи со Христом, которая была у Петра, он Его не любил. Он понимал только, что сделал нечто дурное, что вот сейчас Иисуса распнут, и жизнь закончится. Он-то думал, что Мессия воссядет на троне. Ведь когда Он входил в Иерусалим, все кричали: осанна! Казалось, вот сейчас наконец-то все узнают, кто Он на самом деле. А Иуда, Его ученик, станет в этом Его новом царстве, ну, скажем, министром финансов. А потом он понял, что ничего этого не будет. Что сейчас Иисуса схватят, позорно прибьют к кресту вместе с какими-то бандитами, и рухнут все его надежды. Ради чего он эти три года был с Христом? Ведь он-то думал, что это и есть смысл его жизни: сейчас надо потерпеть, пока у них небольшая община, которая живет только на подаяние, но будет время, когда все его мечты исполнятся. И вдруг все, крах, ничего не исполнится. Пустота. Иуда, раскаявшись, остался со страшным чувством вины, потому что сосредоточился на себе и на своем прошлом. Чувство вины закрывает для нас будущее. У Иуды не было будущего, потому что он во Христа не верил.

Иуда, раскаявшись, остался со страшным чувством вины, потому что сосредоточился на себе и на своем прошлом.

— Вы сказали, что чувство вины закрывает для нас будущее. Но что нам делать с ощущением, что сколько бы мы ни старались, мы все равно остаемся погрязшими в своих несовершенствах?

— Есть мнение, что если мы хотим быть благочестивыми христианами, нам нужно максимально сосредоточиться на своих грехах, и от этого будет рождаться смирение, потому что мы будем видеть, какие мы недостойные, какие мы грешные.

Но у святых отцов речь идет все-таки о другом.

Сосредоточенность на своих грехах может быть обратной стороной гордости.

Смирение рождается от горнего воздуха, который врывается в нашу жизнь, от восприятия красоты Бога и, как говорит митрополит Сурожский Антоний, от того, что в Его свете мы вдруг видим, кто мы и как мы несовершенны.

А вот сосредоточенность на своих грехах может быть обратной стороной гордости. Ведь гордый человек как раз никого кроме самого себя не видит и потому не может прийти к покаянию, потому что покаяние — это поворот от себя к Богу. И тут может произойти подмена: чувство вины заменит чувство покаяния и духовного пути.

Покаяние — это поворот от себя к Богу

То есть всегда нужно видеть цель, к которой мы идем, понимать смысл этого движения. И именно в свете этой цели — если мы ее не потеряем — мы всегда будем видеть, что нас удерживает, связывает, от чего нам по-настоящему хочется освободиться. Но если цели нет?

Мне очень нравится мысль, что цель Великого поста, да и любого поста — это отказ не от дурного, не от греха: от греха мы должны отказываться всегда, каждый день. Постом же нечто новое входит в нашу жизнь, когда мы отказываемся от чего-то хорошего — ради лучшего. И для этого мы воздерживаемся в пище и меняем свой образ жизни, как-то себя перестраиваем: мы должны настроиться, как приемник настраивают, на определенную волну.

— Но если каждый раз Великим постом мы проходим эту процедуру настройки, почему, когда проходит Пасха, мы возвращаемся на круги своя? Что делать, чтобы прийти в состояние, которое определяется формулой: «Люби Бога и делай, что хочешь»?

— Да, смысл этих слов блаженного Августина очень верный, хотя и парадоксальный. К сожалению, если мы даже что-то обретаем во время Великого поста, то очень быстро это растрачиваем. Что делать? Тут нет никаких рецептов. Хотя все мы знаем, что делать: не опускать руки, не расслабляться, стараться не угасить тот духовный жар, который мы хоть немножко разожгли в нашем сердце. И это в наших силах.

Здесь нет ничего неизбежного. Хотя, конечно, человек так устроен, что он не может быть все время на высоте эмоционального и духовного напряжения. Даже у святых были периоды, когда они чувствовали богооставленность.

Знаете, у Бориса Гребенщикова есть песня «Сидя на красивом холме», там такие слова:

Мы идем вслепую в странных местах,
И все, что есть у нас, — это радость и страх,
Страх, что мы хуже, чем можем,
И радость того, что все в надежных руках.

Этот страх, о котором говорит поэт, очень важен. И естественен, если человек себя не обманывает. Но важна и эта радость — что все в надежных руках.

Христианство — это не технология самосовершенствования: вот, сейчас мы будем молиться, поститься, читать Священное Писание, совершать дела милосердия и автоматически будем становиться все лучше и лучше.

Христианство «работает» по-другому. В нем мы не можем сами себя усовершенствовать. Это только барон Мюнхгаузен мог вытащить сам себя из болота.

А что же мы можем? Можем сделать усилие. Но совершает все Сам Господь. Как сказано в притчах Соломоновых: «Коня приготовляют на день битвы, но победа — от Господа». Вот и наша задача — готовить коня, то есть что-то с собой все время делать. Но победа — от Господа. И мы не можем ставить Ему условия. Это Его тайна — как дать нам почувствовать эту победу, эту радость.

Мы можем сделать усилие. Но совершает все сам Господь

— Ну, тогда получается, что нельзя сетовать на человека, который регулярно подходит к одному и тому же священнику с одними и теми же грехами — он же делает то самое усилие, пусть и кажущееся незрелым…

— Да, но здесь очень важны именно личные отношения священника и человека, который приходит на исповедь. И если священник знает контекст его жизни, его духовное состояние, он уже не просто свидетель, который только слушает и произносит разрешительную молитву. Он может помочь что-то увидеть, в чем-то разобраться, обрести решимость с этим бороться. Ведь тот может каяться, но при этом не понимать, что с этим делать. И задача духовника — помочь. Конечно, если у человека действительно есть желание что-то с этим делать, потому что его ведь может и не быть.

Но если желание есть, я иногда таким людям говорю: у вас слишком большой список, давайте сегодня сосредоточимся на чем-то одном.

— А что делать сразу и с ленью, и с раздражительностью, и с рассеянной молитвой, и с осуждением — со всем тем, что есть у каждого из нас и с чем мы почти всегда приходим на исповедь?

Понимаете, есть две опасности, связанные с исповедью и покаянием. Если покаяние — это путь, страшно принять за него какие-то другие дорожки, которые ведут не туда. Тогда происходит подмена пути. Такие подмены бывают и в исповеди. Отец Александр Шмеман характеризует их как опасности юридизма и психологизма.

Юридизм — это когда ко греху мы подходим как к нарушению закона, нормы, как к некоему преступлению. И ждем наказания. Другая опасность — психологизм, когда человек приходит не с чувством, что нарушил закон, а с каким-то внутренним дискомфортом, и ему хочется, чтобы его оправдали.

В чем опасность юридизма? Такая исповедь может быть очень поверхностной. Это как если вы пришли за помощью к плохому врачу: он видит симптомы и дает вам лекарство, чтобы эти симптомы убрать. А откуда у вас эти симптомы? Он не видит — у него нет времени, а может быть, нет знаний. И врачевания не происходит, хотя симптом может уйти.

Здесь очень важно, чтобы человек задумался: а почему это у меня? Ведь каждый из нас и ленится, и раздражается, и осуждает по-своему — у каждого за этим стоит что-то свое. И нужно понимать, что мы с таким собой можем встретиться, что нам будет очень неприятно. А если просто сказать: я ленив, раздражителен, то даже и переживать особо не придется.

Когда же мы говорим о соблазне психологизма, то здесь опасность за всеми этими разговорами, переживаниями, эмоциями до греха-то так и не добраться.

Священник Вячеслав Перевезенцев

Беседовала Марина Борисова

Источник

Фото: foma.ru, открытые интернет-источники