Детские ссоры — что делать родителям?
— Дорогой батюшка, у вас 8 детей, наверняка вы сталкиваетесь с тем, что дети конфликтуют между собой, дерутся, может быть. Каким образом вы разрешаете эту ситуацию?
— Надо сказать, что освоение личного пространства ребенком связано с конфликтом, обычно с ближайшим ребенком старше или младше. Причем это всегда сложная комбинация. Вот этот с вот этим дружат очень близко сейчас, а с этим конфликтуют, а через полгода, наоборот, он с этим все время в ссоре. Причем это не решается окриком. То есть один другого задирает и совершенно не слышит никаких аргументов. Но крайняя мера, когда, во-первых, мы наказываем, ставим в угол. Но если конфликт приобретает очень горячий характер, то надо просто быстро взять обоих к святому углу и начать там петь «Царю Небесный», например. Вот так можно делать. И разъяснять, разъяснять, разъяснять… Ну, понимаете, эти конфликты происходят не потому, что они не понимают, то есть они все вам могут пересказать, что вы им объясняете. А потому, что они пока не могут справиться с этим, они так самоутверждаются. Причем иногда и до драк даже доходит, да. Приходится разнимать и наказывать. Тяжело на это очень смотреть родителю, как ссорятся его дети, конечно.
— Надо сказать, что освоение личного пространства ребенком связано с конфликтом, обычно с ближайшим ребенком старше или младше. Причем это всегда сложная комбинация. Вот этот с вот этим дружат очень близко сейчас, а с этим конфликтуют, а через полгода, наоборот, он с этим все время в ссоре. Причем это не решается окриком. То есть один другого задирает и совершенно не слышит никаких аргументов. Но крайняя мера, когда, во-первых, мы наказываем, ставим в угол. Но если конфликт приобретает очень горячий характер, то надо просто быстро взять обоих к святому углу и начать там петь «Царю Небесный», например. Вот так можно делать. И разъяснять, разъяснять, разъяснять… Ну, понимаете, эти конфликты происходят не потому, что они не понимают, то есть они все вам могут пересказать, что вы им объясняете. А потому, что они пока не могут справиться с этим, они так самоутверждаются. Причем иногда и до драк даже доходит, да. Приходится разнимать и наказывать. Тяжело на это очень смотреть родителю, как ссорятся его дети, конечно.
Дети и обесцененная лекcика — как отвечать?
— Вот дети ходят в школу, общаются со сверстниками. А в школе мат, матерные слова. Как-то вы предупреждаете своих детей, что нельзя на таком лексиконе говорить?
— Конечно, да. Что такое духовная жизнь христианская? У вас есть два основных направления. Первое — это охранительное: вот горит ваша лампада, а вы защищаете ее от ветра. Второе: вы должны подливать масло, в костер добавлять дров. То есть вы их должны насытить настоящей жизнью. Вы должны вместе с ними молиться, обязательно. Кстати, я не сказал об этом. Это принципиальнейшая вещь — совместная молитва с женой и с детьми. Это очень важно, потому что в этом реализуется домашняя церковь. Утренняя — тяжело, потому что все в разное время встают, вечерняя — обязательно, пусть она будет сокращенная, так, чтобы малыши выдерживали. Но вы вместе приходите, и вы есть церковь. Это принципиально важно, ну и, конечно, ты борешься, ты рассказываешь. Я помню, когда первому ребенку был год, я был поражен тем, что ему что-то говоришь, а он так: «У!» Он еще говорить не может, а он уже бунтует: «У!» Я приехал к своему духовнику, он был еще тогда жив, замечательный архимандрит лаврский, говорит: «А что ты хотел? Ты богословие изучал в семинарии, ты помнишь о первородном грехе, вот он действует!» Ведь грех-то действует, действительно, природа поражена. И вы на своем ребенке видите: вы вкладываете в него все хорошее, а в нем и хорошее расцветает, и плохое расцветает. И ваша задача как родителя в том, что вы постоянно с этим боретесь, вы старшему объяснили, что нельзя ругаться, а теперь вы объясняете младшему.
Но еще, конечно, важно, это такая избитая истина, но совершенно очевидная, ее нельзя не повторить: для того чтобы дети не ссорились, надо, чтобы папа и мама не ссорились, то есть пример. Если отец и мать обходят конфликты, то и дети этому научаются, хотя не сразу, хотя долго в них бродит это взрослое естество, начинает в них вскисать, понимаете. И они не управляют собой, и они вот такие все неуклюжие, и в нравственном смысле тоже.
— Конечно, да. Что такое духовная жизнь христианская? У вас есть два основных направления. Первое — это охранительное: вот горит ваша лампада, а вы защищаете ее от ветра. Второе: вы должны подливать масло, в костер добавлять дров. То есть вы их должны насытить настоящей жизнью. Вы должны вместе с ними молиться, обязательно. Кстати, я не сказал об этом. Это принципиальнейшая вещь — совместная молитва с женой и с детьми. Это очень важно, потому что в этом реализуется домашняя церковь. Утренняя — тяжело, потому что все в разное время встают, вечерняя — обязательно, пусть она будет сокращенная, так, чтобы малыши выдерживали. Но вы вместе приходите, и вы есть церковь. Это принципиально важно, ну и, конечно, ты борешься, ты рассказываешь. Я помню, когда первому ребенку был год, я был поражен тем, что ему что-то говоришь, а он так: «У!» Он еще говорить не может, а он уже бунтует: «У!» Я приехал к своему духовнику, он был еще тогда жив, замечательный архимандрит лаврский, говорит: «А что ты хотел? Ты богословие изучал в семинарии, ты помнишь о первородном грехе, вот он действует!» Ведь грех-то действует, действительно, природа поражена. И вы на своем ребенке видите: вы вкладываете в него все хорошее, а в нем и хорошее расцветает, и плохое расцветает. И ваша задача как родителя в том, что вы постоянно с этим боретесь, вы старшему объяснили, что нельзя ругаться, а теперь вы объясняете младшему.
Но еще, конечно, важно, это такая избитая истина, но совершенно очевидная, ее нельзя не повторить: для того чтобы дети не ссорились, надо, чтобы папа и мама не ссорились, то есть пример. Если отец и мать обходят конфликты, то и дети этому научаются, хотя не сразу, хотя долго в них бродит это взрослое естество, начинает в них вскисать, понимаете. И они не управляют собой, и они вот такие все неуклюжие, и в нравственном смысле тоже.
«Это принципиальнейшая вещь — совместная молитва с женой и с детьми. Это очень важно, потому что в этом реализуется домашняя церковь».
Ну, вообще, интересно, что они в переходном возрасте очень не любят обниматься, а в детстве очень любят. Об этом вот скажу, обязательно. Маленький ребенок чувствует любовь родителей тактильно. То есть маленького ребенка надо обязательно тискать, целовать, сажать на колени, бузюкаться, как угодно это называйте. Я вот приезжаю из храма, и двое младших сыновей, за ними дочка: «Папа, пошли бузюкаться?» Им нужно насытиться, знаете, как лось — он выходит из леса, соль лежит на кормушке. Вот он ее лижет, ему надо нализаться соли, понимаете. Им нужно тепло сильных родительских рук, понимаете. И он дальше идет совершенно здоровый, пять минут прошло. Им это обязательно нужно. Потом он стесняется этого очень. Но это все равно остается самый действенный способ. То есть если он в бунте, ты подходишь, его обнимаешь, он вырывается сначала и всячески показывает, что ему это противно сейчас. Но ты в зеркало смотришь, а он улыбается, то есть принципиально важно: что бы с ним ни происходило, он должен помнить, что он любим. Он любим, он важен, он нужен, вот он такой, как есть, такой неуклюжий, прыщавый в этом возрасте. Но это все равно все время борьба, конечно. В этой борьбе вы часто проигрываете, потому что действует грех, потому что вы первый раз родитель. Ну, я вот 8-й раз уж родитель, и какие-то вещи… Вот старших мы больше наказывали, и ремнем наказывали.
Я вспоминаю одного московского протоиерея, пожилого очень, я был семинаристом, попал к нему в дом. А он мне сказал — а он из традиционной семьи православной, где вера не прекращалась в советское время, — он сказал: «А что ты думаешь, у нас в прихожей висело три ремня: черный — на постные дни, красный — на праздник, и коричневый — на будни». Вот и все отличие, понимаете. Замечательнейший совершенно человек, потрясающий, вырос, причем там 9 человек в семье. А сейчас даже старший: «Папа, почему вы не наказываете?» А вот как-то научились, опыт приходит. Мы научились, потому что этого все-таки не хочется. Если можно обойтись без телесного наказания, то лучше без него обойтись, конечно. Мы молодые были, не умели, приходилось. А сейчас обходимся без этого. Но тоже мы учимся, тем не менее бороться надо: он нахамил, он должен по губам получить иногда за это, нельзя матери такое сказать.
Вот, у меня был такой эпизод в детстве, когда отец и мать очень строго нас воспитывали в отношении ко взрослым. Если взрослый, это всегда имя-отчество. И вдруг появился папин знакомый, художник, у которого своих детей не было, и говорит: «А давай на ‟ты”, чего ты меня на ‟вы”? Да, что ты Борис Петрович, давай просто Борис». Я: «Борис». Откликается. Я потом, как папа: «Боря!» — откликается. Я ему: «Борька?», что-то еще я ему сказал, что-то такое наглое, а мне тогда лет 7 или 6. Он посмотрел на меня, я так помню, и, видно, ему этого не хочется делать, и он отодрал меня за уши. И мне было обидно, я плакал. Но мне было так хорошо. Вот это смешанные чувства, в которых только потом разобрался, понимаете. Меня поставили на место, и восстановилась моя картина мира, где взрослый человек — это авторитет. Этот авторитет зиждится на почитании родителей, как на одной из основ бытия человека. Вот, все встало на место, и мне стало лучше значительно.
Кстати, вы знаете, так бывает. Вот так ребенок, простите за такое слово, бесится прямо, его накажут, и он после этого улыбается и смеется. То есть он поплачет три минуты, постоит в углу 10 минут, попросит прощения, и он снова радостный и счастливый, а до этого ходил, унывал, плохо ему было совсем. То есть ему нужно, чтобы его поместили в эти рамки, пока он не может сам в них находиться. Вот они ссорятся, дерутся. Особенно когда они стали заниматься самбо, драки стали с бросками, серьезные.
Я вспоминаю одного московского протоиерея, пожилого очень, я был семинаристом, попал к нему в дом. А он мне сказал — а он из традиционной семьи православной, где вера не прекращалась в советское время, — он сказал: «А что ты думаешь, у нас в прихожей висело три ремня: черный — на постные дни, красный — на праздник, и коричневый — на будни». Вот и все отличие, понимаете. Замечательнейший совершенно человек, потрясающий, вырос, причем там 9 человек в семье. А сейчас даже старший: «Папа, почему вы не наказываете?» А вот как-то научились, опыт приходит. Мы научились, потому что этого все-таки не хочется. Если можно обойтись без телесного наказания, то лучше без него обойтись, конечно. Мы молодые были, не умели, приходилось. А сейчас обходимся без этого. Но тоже мы учимся, тем не менее бороться надо: он нахамил, он должен по губам получить иногда за это, нельзя матери такое сказать.
Вот, у меня был такой эпизод в детстве, когда отец и мать очень строго нас воспитывали в отношении ко взрослым. Если взрослый, это всегда имя-отчество. И вдруг появился папин знакомый, художник, у которого своих детей не было, и говорит: «А давай на ‟ты”, чего ты меня на ‟вы”? Да, что ты Борис Петрович, давай просто Борис». Я: «Борис». Откликается. Я потом, как папа: «Боря!» — откликается. Я ему: «Борька?», что-то еще я ему сказал, что-то такое наглое, а мне тогда лет 7 или 6. Он посмотрел на меня, я так помню, и, видно, ему этого не хочется делать, и он отодрал меня за уши. И мне было обидно, я плакал. Но мне было так хорошо. Вот это смешанные чувства, в которых только потом разобрался, понимаете. Меня поставили на место, и восстановилась моя картина мира, где взрослый человек — это авторитет. Этот авторитет зиждится на почитании родителей, как на одной из основ бытия человека. Вот, все встало на место, и мне стало лучше значительно.
Кстати, вы знаете, так бывает. Вот так ребенок, простите за такое слово, бесится прямо, его накажут, и он после этого улыбается и смеется. То есть он поплачет три минуты, постоит в углу 10 минут, попросит прощения, и он снова радостный и счастливый, а до этого ходил, унывал, плохо ему было совсем. То есть ему нужно, чтобы его поместили в эти рамки, пока он не может сам в них находиться. Вот они ссорятся, дерутся. Особенно когда они стали заниматься самбо, драки стали с бросками, серьезные.
Как наказывать детей?
— Как можно и как не нужно наказывать детей? Можно ли использовать ремень, шлепать и так далее?
— Иногда надо. Дети все разные. Есть дети, которым скажешь, и они выполняют. У них есть разные периоды. Сознательное хамство надо наказывать строго. Если слово не останавливает, вот, моя супруга может и пощёчину дать ребенку, хотя он выше её на полторы головы. И такое тоже бывает. И это во благо, ведь все-таки у нас есть в Священном Писании слова: Господь как отец, кого любит, того и наказывает (2 Пар. 16, 12–13). Вспомните цитату из Иисуса сына Сирахова: отец, который дает покой розгам своим — ненавидит своего сына (ср. Пр. 29, 17). Ведь не сказано у него о неправильной педагогической концепции, что отец ошибается. И даже не сказано — неправильно любит. Сказано: «ненавидит». Почему? Потому что он дает злу разрастись в его душе. Это что, любовь? Понимаете, бывает такая ситуация, когда надо наказать. И вот тогда, когда меня за уши отодрали, я был тому человеку благодарен. Мне это надо было. А так, наказывать — в угол ставить, чего-то лишать. Вот если он у вас один раз в неделю играет в стратегию, то для него это сильное наказание — лишить его этого.
— Иногда надо. Дети все разные. Есть дети, которым скажешь, и они выполняют. У них есть разные периоды. Сознательное хамство надо наказывать строго. Если слово не останавливает, вот, моя супруга может и пощёчину дать ребенку, хотя он выше её на полторы головы. И такое тоже бывает. И это во благо, ведь все-таки у нас есть в Священном Писании слова: Господь как отец, кого любит, того и наказывает (2 Пар. 16, 12–13). Вспомните цитату из Иисуса сына Сирахова: отец, который дает покой розгам своим — ненавидит своего сына (ср. Пр. 29, 17). Ведь не сказано у него о неправильной педагогической концепции, что отец ошибается. И даже не сказано — неправильно любит. Сказано: «ненавидит». Почему? Потому что он дает злу разрастись в его душе. Это что, любовь? Понимаете, бывает такая ситуация, когда надо наказать. И вот тогда, когда меня за уши отодрали, я был тому человеку благодарен. Мне это надо было. А так, наказывать — в угол ставить, чего-то лишать. Вот если он у вас один раз в неделю играет в стратегию, то для него это сильное наказание — лишить его этого.
Как мотивировать на труд, на обучение?
— Как мотивировать ребенка на труд, на обучение? Допустим, сын 19 лет вылетает из института. Что делать?
— Мне кажется, что к труду надо раньше приучать. То есть это проблема, которая своевременно не была решена. Я вот могу сказать, я повторюсь, что должен быть участок общих трудов, который никто за него не сделает, за исключением только, если он болеет. И вот все с него не слезают, и он должен это сделать. Тогда формируется это механизм, вот я вернусь в эту формулу, формулу вратаря — механизм ответственности. Я отвечаю за это пространство, чтобы здесь не было гола, понимаете. Никто другой не отвечает. С меня все время требуют. Я прихожу в институт, меняется пространство, но принцип во мне уже работает, то есть механизм уже есть. Я научился отвечать за определенный сегмент. Это несложно, ты сам отслеживаешь: что-то новое появилось, ты убрал со стола.
Это раньше надо формировать. Хотя дети тоже очень разные. И, конечно, рассеянность детская современная очень связана с гаджетами, с соц.сетями… Если вы позволите много ребенку сидеть, так он будет счастлив, если ему подарить большой, хороший смартфон. Абсолютно счастлив будет, но это будет очень вредный подарок. То есть вы подарили ребенку смартфон, а через 3 месяца… У меня сестра — педагог с большим стажем, она говорит: «Я могу безошибочно определить, кто из детей начал играть в компьютер. Вот уже через месяц — была пятерка, стала тройка или четверка с минусом». Просто рассеялось внимание, он не может сосредоточиться, он где-то там. То есть, конечно, те игры, в которые мы играли в детстве, — во-первых, мы выходили во двор, мы учились играть в футбол или что-то еще, в вышибалы. Ты учишься играть с другими детьми, взаимодействовать. Ну, и когда ты строишь из кубиков, «Лего» — прекрасная совершенно игра, она учит труду. Вот, если есть возможность, то «Лего» замечательное. Оно думать учит, потому что мысль — это конструкция, а это зрительно выражено в этих кубиках. В 19 лет поздновато учить.
— Мне кажется, что к труду надо раньше приучать. То есть это проблема, которая своевременно не была решена. Я вот могу сказать, я повторюсь, что должен быть участок общих трудов, который никто за него не сделает, за исключением только, если он болеет. И вот все с него не слезают, и он должен это сделать. Тогда формируется это механизм, вот я вернусь в эту формулу, формулу вратаря — механизм ответственности. Я отвечаю за это пространство, чтобы здесь не было гола, понимаете. Никто другой не отвечает. С меня все время требуют. Я прихожу в институт, меняется пространство, но принцип во мне уже работает, то есть механизм уже есть. Я научился отвечать за определенный сегмент. Это несложно, ты сам отслеживаешь: что-то новое появилось, ты убрал со стола.
Это раньше надо формировать. Хотя дети тоже очень разные. И, конечно, рассеянность детская современная очень связана с гаджетами, с соц.сетями… Если вы позволите много ребенку сидеть, так он будет счастлив, если ему подарить большой, хороший смартфон. Абсолютно счастлив будет, но это будет очень вредный подарок. То есть вы подарили ребенку смартфон, а через 3 месяца… У меня сестра — педагог с большим стажем, она говорит: «Я могу безошибочно определить, кто из детей начал играть в компьютер. Вот уже через месяц — была пятерка, стала тройка или четверка с минусом». Просто рассеялось внимание, он не может сосредоточиться, он где-то там. То есть, конечно, те игры, в которые мы играли в детстве, — во-первых, мы выходили во двор, мы учились играть в футбол или что-то еще, в вышибалы. Ты учишься играть с другими детьми, взаимодействовать. Ну, и когда ты строишь из кубиков, «Лего» — прекрасная совершенно игра, она учит труду. Вот, если есть возможность, то «Лего» замечательное. Оно думать учит, потому что мысль — это конструкция, а это зрительно выражено в этих кубиках. В 19 лет поздновато учить.
Как девушке воспитать в себе кротость?
— Как православной девушке воспитать в себе кротость?
— Не знаю, не пробовал. Надо подумать. Не знаю. Ну, первое, надо не сразу говорить, когда какая-то мысль пришла в голову. Сначала помолчать надо. Мы очень часто жалеем о том, что второпях сказали. Но кротость, надо сказать, — это забытая, попранная добродетель, которая считается ушедшей из нашей жизни, но которая на самом деле является огромной силой человека. Кроткий человек — это очень сильный человек. Это уверенный в Боге, не в себе — в Боге, очень сильный, который не обижает никого, который готов смиряться. Это огромный жизненный путь христианский — стать кротким человеком. Тем более что сейчас кротость — наименее понятная добродетель.
Ну, молчать, может, сойдешь за кроткую, так сказать. Если во мне нет добродетели, как она приобретается? Я делаю дела этой добродетели, и постепенно она проникает в меня, внутрь. Точно так же и здесь, вот допустим, у меня нет милости к этому человеку в сердце, но мой ум знает, что я должен ему помочь. Я усилием воли это делаю, не по движению сердца. Я делаю это раз, два, 10, 20, и Господь насаждает эту добродетель в сердце. Это известный механизм: делай дела, и в тебе эта добродетель проснется, и поэтому подражай кротким, веди себя, как если бы ты был кротким, и, наверное, в тебе это проснется.
— Не знаю, не пробовал. Надо подумать. Не знаю. Ну, первое, надо не сразу говорить, когда какая-то мысль пришла в голову. Сначала помолчать надо. Мы очень часто жалеем о том, что второпях сказали. Но кротость, надо сказать, — это забытая, попранная добродетель, которая считается ушедшей из нашей жизни, но которая на самом деле является огромной силой человека. Кроткий человек — это очень сильный человек. Это уверенный в Боге, не в себе — в Боге, очень сильный, который не обижает никого, который готов смиряться. Это огромный жизненный путь христианский — стать кротким человеком. Тем более что сейчас кротость — наименее понятная добродетель.
Ну, молчать, может, сойдешь за кроткую, так сказать. Если во мне нет добродетели, как она приобретается? Я делаю дела этой добродетели, и постепенно она проникает в меня, внутрь. Точно так же и здесь, вот допустим, у меня нет милости к этому человеку в сердце, но мой ум знает, что я должен ему помочь. Я усилием воли это делаю, не по движению сердца. Я делаю это раз, два, 10, 20, и Господь насаждает эту добродетель в сердце. Это известный механизм: делай дела, и в тебе эта добродетель проснется, и поэтому подражай кротким, веди себя, как если бы ты был кротким, и, наверное, в тебе это проснется.
Посоветуйте, как можно помочь ребенку своих близких, которые не воцерковлены.
— Как можно помочь племяннику и крестнику, родители которых далеки от Бога?
— Сложно, очень сложно. Я вот тоже в этой ситуации. У меня очень большое число одноклассников по школе, когда я стал священником, просили меня стать крестным своих детей, отказать я не мог, потому что это друзья детства. Несмотря на все мои уговоры, никакого церковного воспитания не было, сколько ни звал, сколько ни просил, кто-то реагировал, кто-то — вообще никакой реакции не было. И это моя боль до сих пор, и повлиять никак не получается, никак.
Но, с другой стороны, у меня пример моей крестной. Отец у меня был некрещеный, мать была очень далека, я рос в детстве в совершенно нецерковной семье, абсолютно далекой от этого. И папа — он был спортсмен, самбист, и он очень тосковал о своей работе, и он очень любил перевозить людям мебель просто бесплатно. Какая-то интеллигентная семья, потом попить чаю, поговорить о литературе, об искусстве. И поработать заодно физически. И вот однажды его попросили перевезти одну женщину с мужем, в летах. Вот они загрузили грузовик, переехали в дом. Вот он видит, стоит коробка, она разбирает иконы, прежде всего иконы ставит.
— Вы верующая?
— Да.
— А вот, вы знаете, мы сейчас хотели бы дочку и сына крестить. Вы не будете крестной?
Крестная говорит: «Хорошо, но вы должны обещать мне, что вы не будете мне мешать выполнять свои обязанности». И папа, совершенно не понимая, о чем речь, согласился. И крестная взялась за нас очень строго: «Так, значит, в ближайшее воскресение Федю, Аню не кормим с утра, я беру их в храм причащаться». И вот это мука, я помню, с утра рано спать хочется, а она с утра берет… Темно, метро, Ботанический сад, спина болит, ничего непонятно. А вот вынесли Чашу. Я сейчас понимаю, что это Великий вход. Что-то сказали и унесли. Стойте, куда вы? Уже пора причащаться, все, уже невозможно. Потом, значит, мы выходим, она наливает нам из термоса чай, достает бутерброды. И так 3-4 раза в год. Вот, но семя посеялось.
Потом она достала где-то молитвослов, это невероятно совершенно. Это 1978 год издания, в бумажном переплете. Жила она на 2-м этаже в нашем доме. «Вот ‟Царю Небесный”, ‟Богородице” и ‟Отче наш”, читай каждый день, Федя», — пришла через месяц. А она преподавала литературу в Гнесинке. Педагог.
— Так, Федя, читаешь?
— Да, читаю.
— Врешь! Если б ты читал, была б замята обложка.
Мне так стыдно стало. Я стал читать, и с тех пор боялся ее. И ее трудами мы все воцерковились.
Потом, не надо забывать, что выбор человека делается и в одну сторону, и в другую. Вот у меня пример перед глазами. Один священник, мой знакомый, моего возраста, рос он в советское время еще. А отец был жуткий циник и атеист. Мать была элитарной переводчицей у кого-то в ЦК, и ему и ей то, что ребенок воцерковился, было совершенно поперек карьеры. Мать все время ездила за границу и привозила пластинки, и у отца была очень хорошая аппаратура и немыслимая по тем временам коллекция пластинок оперного хорового пения, в котором он очень хорошо разбирался и любил. И для того чтобы показать ребенку, как хорошо звучит коллектив хоровой в аутентичной обстановке, он повел сына на Ордынку, там хор Свешникова, по-моему, пел, если я не ошибаюсь. Это был редкий случай, когда хор и гастролировал, и выступал, и пел на службе, и власти это терпели. А ребенку было лет 12. Папа его туда привел послушать, а ребенок уверовал. Его били, его запирали, он с 3-го этажа, привязав к батареям простыни, сбегал на службы. Его прямо избивал отец за это. И он потом стал священником, вопреки всему, потому что благодать Божия коснулась, он уверовал.
Поэтому вы приезжайте: вот тебе Евангелие, давай почитаем. Вот, это значит то-то. Какой-то отрывок берете. Мне 15 минут надо, с крестником поговорить, ну, 20. Все ушли, потом поговорили. Все, семечко упало, а дальше это его жизнь. Он может каждый день слышать Евангелие и вырасти никем, неверующим в смысле, а может услышать и сказать: «Вот, это для меня самое важное». Поэтому здесь все равно поле его выбора. Тут такая ваша работа, и молитва, конечно, за него.
— Сложно, очень сложно. Я вот тоже в этой ситуации. У меня очень большое число одноклассников по школе, когда я стал священником, просили меня стать крестным своих детей, отказать я не мог, потому что это друзья детства. Несмотря на все мои уговоры, никакого церковного воспитания не было, сколько ни звал, сколько ни просил, кто-то реагировал, кто-то — вообще никакой реакции не было. И это моя боль до сих пор, и повлиять никак не получается, никак.
Но, с другой стороны, у меня пример моей крестной. Отец у меня был некрещеный, мать была очень далека, я рос в детстве в совершенно нецерковной семье, абсолютно далекой от этого. И папа — он был спортсмен, самбист, и он очень тосковал о своей работе, и он очень любил перевозить людям мебель просто бесплатно. Какая-то интеллигентная семья, потом попить чаю, поговорить о литературе, об искусстве. И поработать заодно физически. И вот однажды его попросили перевезти одну женщину с мужем, в летах. Вот они загрузили грузовик, переехали в дом. Вот он видит, стоит коробка, она разбирает иконы, прежде всего иконы ставит.
— Вы верующая?
— Да.
— А вот, вы знаете, мы сейчас хотели бы дочку и сына крестить. Вы не будете крестной?
Крестная говорит: «Хорошо, но вы должны обещать мне, что вы не будете мне мешать выполнять свои обязанности». И папа, совершенно не понимая, о чем речь, согласился. И крестная взялась за нас очень строго: «Так, значит, в ближайшее воскресение Федю, Аню не кормим с утра, я беру их в храм причащаться». И вот это мука, я помню, с утра рано спать хочется, а она с утра берет… Темно, метро, Ботанический сад, спина болит, ничего непонятно. А вот вынесли Чашу. Я сейчас понимаю, что это Великий вход. Что-то сказали и унесли. Стойте, куда вы? Уже пора причащаться, все, уже невозможно. Потом, значит, мы выходим, она наливает нам из термоса чай, достает бутерброды. И так 3-4 раза в год. Вот, но семя посеялось.
Потом она достала где-то молитвослов, это невероятно совершенно. Это 1978 год издания, в бумажном переплете. Жила она на 2-м этаже в нашем доме. «Вот ‟Царю Небесный”, ‟Богородице” и ‟Отче наш”, читай каждый день, Федя», — пришла через месяц. А она преподавала литературу в Гнесинке. Педагог.
— Так, Федя, читаешь?
— Да, читаю.
— Врешь! Если б ты читал, была б замята обложка.
Мне так стыдно стало. Я стал читать, и с тех пор боялся ее. И ее трудами мы все воцерковились.
Потом, не надо забывать, что выбор человека делается и в одну сторону, и в другую. Вот у меня пример перед глазами. Один священник, мой знакомый, моего возраста, рос он в советское время еще. А отец был жуткий циник и атеист. Мать была элитарной переводчицей у кого-то в ЦК, и ему и ей то, что ребенок воцерковился, было совершенно поперек карьеры. Мать все время ездила за границу и привозила пластинки, и у отца была очень хорошая аппаратура и немыслимая по тем временам коллекция пластинок оперного хорового пения, в котором он очень хорошо разбирался и любил. И для того чтобы показать ребенку, как хорошо звучит коллектив хоровой в аутентичной обстановке, он повел сына на Ордынку, там хор Свешникова, по-моему, пел, если я не ошибаюсь. Это был редкий случай, когда хор и гастролировал, и выступал, и пел на службе, и власти это терпели. А ребенку было лет 12. Папа его туда привел послушать, а ребенок уверовал. Его били, его запирали, он с 3-го этажа, привязав к батареям простыни, сбегал на службы. Его прямо избивал отец за это. И он потом стал священником, вопреки всему, потому что благодать Божия коснулась, он уверовал.
Поэтому вы приезжайте: вот тебе Евангелие, давай почитаем. Вот, это значит то-то. Какой-то отрывок берете. Мне 15 минут надо, с крестником поговорить, ну, 20. Все ушли, потом поговорили. Все, семечко упало, а дальше это его жизнь. Он может каждый день слышать Евангелие и вырасти никем, неверующим в смысле, а может услышать и сказать: «Вот, это для меня самое важное». Поэтому здесь все равно поле его выбора. Тут такая ваша работа, и молитва, конечно, за него.
Если семья — школа любви, как быть семьям, которые распались?
— Если семья — это школа любви, как быть семьям, которые распались? Какие советы папам, мамам?
— Вы знаете, я могу задать вам подобный вопрос. Как играть в футбол, если у вас сломаны ноги? Вот, произошла трагедия, и нормального уже не будет. Не может быть все здорово, хорошо и правильно при распавшейся семье. Вопрос только в минимизации негативных последствий. Какие-то способы небольшие. То есть включить ребенка туда, где он встретит поведенческий сценарий нормального взрослого великодушного мужчины, где он такого человека увидит, чтобы он потом мог его копировать. А как его насытить любовью, если папа и мама друг друга не любят, — это почти невозможно уже.
Я помню развод родителей: вот у тебя есть Вселенная, вот она раскололась пополам. Вот такая трещина во весь твой мир. И происходит это, потому что до детей дела нет, когда мы разводимся. Люди любят себя, прежде всего, меняться мне не хочется. Вот у меня друг один, у него жена забеременела:
— Такая некрасивая стала. Вообще смотреть на нее не могу.
— Ты, конечно, не сказал ей об этом?
— Конечно, сказал.
Вот идиот, понимаете. Вот и распалась семья. То есть человек просто собой живет, дети, не дети. Это трагедия, это ужасно. Сейчас разговаривал с женщиной одной, пришла к нам в храм, плачет. У нее сын женился, у них родился ребенок, и невестка ушла. Взяла ребенка и ушла. Живет отдельно, лучшую партию ищет. Она не к кому-то ушла, она просто ушла. Он изнывает, он не может. Ему нужен ребенок каждый день, она не дает. Понимаете, такой чудовищный эгоизм, что тут посоветовать? Только молиться. Ну, нет рецептов, нет. Минимизировать потери — вот человек падает на асфальт, нужно беречь голову, чтобы хоть сотрясения мозга не было.
— Вы знаете, я могу задать вам подобный вопрос. Как играть в футбол, если у вас сломаны ноги? Вот, произошла трагедия, и нормального уже не будет. Не может быть все здорово, хорошо и правильно при распавшейся семье. Вопрос только в минимизации негативных последствий. Какие-то способы небольшие. То есть включить ребенка туда, где он встретит поведенческий сценарий нормального взрослого великодушного мужчины, где он такого человека увидит, чтобы он потом мог его копировать. А как его насытить любовью, если папа и мама друг друга не любят, — это почти невозможно уже.
Я помню развод родителей: вот у тебя есть Вселенная, вот она раскололась пополам. Вот такая трещина во весь твой мир. И происходит это, потому что до детей дела нет, когда мы разводимся. Люди любят себя, прежде всего, меняться мне не хочется. Вот у меня друг один, у него жена забеременела:
— Такая некрасивая стала. Вообще смотреть на нее не могу.
— Ты, конечно, не сказал ей об этом?
— Конечно, сказал.
Вот идиот, понимаете. Вот и распалась семья. То есть человек просто собой живет, дети, не дети. Это трагедия, это ужасно. Сейчас разговаривал с женщиной одной, пришла к нам в храм, плачет. У нее сын женился, у них родился ребенок, и невестка ушла. Взяла ребенка и ушла. Живет отдельно, лучшую партию ищет. Она не к кому-то ушла, она просто ушла. Он изнывает, он не может. Ему нужен ребенок каждый день, она не дает. Понимаете, такой чудовищный эгоизм, что тут посоветовать? Только молиться. Ну, нет рецептов, нет. Минимизировать потери — вот человек падает на асфальт, нужно беречь голову, чтобы хоть сотрясения мозга не было.
Как быть, если в образе отца нуждается девочка?
— Вы сказали про образ отца в спорте. Если это девочка, то как в таком случае быть?
— Даже не знаю. Я дочку отдал самбо заниматься старшую, но я на месте, слава Богу. Но на характер это повлияло. Она в классе мальчикам сказала, что не надо матом ругаться. Они стали над ней издеваться. Она болевой одному сделала, матом больше никто не ругался долго, по крайней мере при ней.
Не знаю, я здесь. Ведь, понимаете, для девочки важен не пример отца, а пример сожития папы и мамы. Вот эта нежность, ласка, любовь. Как они друг друга слушают, как они друг на друга смотрят, как мама решает вопросы и как она умеет оставаться второй в семье. Вот это не передается. Ведь когда уходит папа, женщине приходится выполнять роль и мужика, и бабы, и никуда от этого не денешься. Приходится решать вопросы. В какую школу отдать, кружки, деньги. Папа приходит два раза в неделю, сводил в Макдональдс, планшет подарил, и его нет. И ряд вопросов никуда не делся, остался. И мама костенеет в этом. У нее меняется характер, и она совершенно по-другому смотрит на сына и на дочь. И дочь не видит, как мама слушается папу. Как это может быть. Может быть, я просто не думал над этим, не формулировал ответ на ваш вопрос. Спасибо большое за него. Может быть, девочку попытаться сдружить с семьей, где хорошие отношения между мамой и папой. Мы опять говорим о поведенческом сценарии.
Молодому священнику в начале пути надо обязательно увидеть благочестивого пожилого священника. И хотя бы немножко, чуть-чуть с ним послужить и пожить приходской жизнью. И он потом будет возвращаться и копировать. Это один и тот же принцип. Потому что девочка выходит замуж, а мама ее никогда никого не слушалась, она и своей матерью командовала. И на работе у себя вынуждена была чего-то добиваться, чтобы содержать семью. И как слушаться мужа, если муж настаивает на чем-то. А он тоже выращен одной мамой, он тоже эгоист жуткий. Он тоже не умеет власть проявлять без гордыни, со смирением.
Вот простой пример из другой области. Вот Александр Васильевич Суворов. Все же знают, и вся армия знала, что вот он идет с генералами перед сражениями от бивуака к бивуаку, сидят солдаты, жгут костер. Он подходит и говорит: «Братцы, как вы считаете, как наступать, как обороняться?» Все начинают советовать. Солдат спрашивает фельдмаршал. И все знают, что если он услышит дело, то он скажет генералам: вот, этот прав, вот так завтра сделаем. И вся армия знает, что ему надо поступить правильно, а не по-своему, и поэтому они все его слушаются и уважают. Где этот пример взять?
Но, может быть, действительно, девочка, им же важно на выходных остаться ночевать у друзей. Вот они ждут все этого, дети. Может быть, попытаться найти такую семью, где нормальные отношения между родителями, приходскую. И чтоб она посмотрела, побывала. Может быть, как-то так.
— Даже не знаю. Я дочку отдал самбо заниматься старшую, но я на месте, слава Богу. Но на характер это повлияло. Она в классе мальчикам сказала, что не надо матом ругаться. Они стали над ней издеваться. Она болевой одному сделала, матом больше никто не ругался долго, по крайней мере при ней.
Не знаю, я здесь. Ведь, понимаете, для девочки важен не пример отца, а пример сожития папы и мамы. Вот эта нежность, ласка, любовь. Как они друг друга слушают, как они друг на друга смотрят, как мама решает вопросы и как она умеет оставаться второй в семье. Вот это не передается. Ведь когда уходит папа, женщине приходится выполнять роль и мужика, и бабы, и никуда от этого не денешься. Приходится решать вопросы. В какую школу отдать, кружки, деньги. Папа приходит два раза в неделю, сводил в Макдональдс, планшет подарил, и его нет. И ряд вопросов никуда не делся, остался. И мама костенеет в этом. У нее меняется характер, и она совершенно по-другому смотрит на сына и на дочь. И дочь не видит, как мама слушается папу. Как это может быть. Может быть, я просто не думал над этим, не формулировал ответ на ваш вопрос. Спасибо большое за него. Может быть, девочку попытаться сдружить с семьей, где хорошие отношения между мамой и папой. Мы опять говорим о поведенческом сценарии.
Молодому священнику в начале пути надо обязательно увидеть благочестивого пожилого священника. И хотя бы немножко, чуть-чуть с ним послужить и пожить приходской жизнью. И он потом будет возвращаться и копировать. Это один и тот же принцип. Потому что девочка выходит замуж, а мама ее никогда никого не слушалась, она и своей матерью командовала. И на работе у себя вынуждена была чего-то добиваться, чтобы содержать семью. И как слушаться мужа, если муж настаивает на чем-то. А он тоже выращен одной мамой, он тоже эгоист жуткий. Он тоже не умеет власть проявлять без гордыни, со смирением.
Вот простой пример из другой области. Вот Александр Васильевич Суворов. Все же знают, и вся армия знала, что вот он идет с генералами перед сражениями от бивуака к бивуаку, сидят солдаты, жгут костер. Он подходит и говорит: «Братцы, как вы считаете, как наступать, как обороняться?» Все начинают советовать. Солдат спрашивает фельдмаршал. И все знают, что если он услышит дело, то он скажет генералам: вот, этот прав, вот так завтра сделаем. И вся армия знает, что ему надо поступить правильно, а не по-своему, и поэтому они все его слушаются и уважают. Где этот пример взять?
Но, может быть, действительно, девочка, им же важно на выходных остаться ночевать у друзей. Вот они ждут все этого, дети. Может быть, попытаться найти такую семью, где нормальные отношения между родителями, приходскую. И чтоб она посмотрела, побывала. Может быть, как-то так.
Сепарация от родителей — через своеволие?
— Вы сказали про первородный грех. А если на ребенка проецировать эту ситуацию? Он осознает себя личностью, отделяясь от матери. Получается, чтобы осознать себя личностью, ему нужно действовать против воли родителя?
— Ему нужно проявлять свою волю, в переходном возрасте у него это ассоциируется с противодействием воле родителей, да. Это ошибка его, со временем он поймет, что надо поступить правильно, но ему надо дорасти. Вы знаете, у нас был такой случай на приходе, муж так орал на жену, благочестивый, верующий, так стучал кулаком по столу, что сломал себе руку. Все же можно решать по-другому. Но действительно, ребенку надо научиться. Он пройдет этот переходный возраст. Понимаете, он и папу, и маму любит, они ему дороги. И ему самому плохо от того, что он с ними ссорится. Он потом места себе не находит, он просит прощения, у него вырабатывается этот навык. Он получает облегчение от этого. И если у вас с ним эта связь осталась, то он спокойно придет к тому, что опять — как звук и запах. Но еще важно, чтобы родители уважали волю ребенка, и чтобы он знал, что они его готовы слушать.
У нас две задачи, они, может быть, звучат как противоположные: первая — он должен научиться жить без нас, второе — он должен научиться поступать правильно. При обучении правильным поступкам он должен наломать как можно меньше дров, чтобы не перечеркнуть свою будущую жизнь. Они входят в противоречия, эти задачи. Ему надо давать, особенно мальчику, все больше и больше какого-то пространства, за которое он отвечает сам, за какое-то решение. И это тоже процесс воспитания. Вы говорите: «Вот это ты будешь решать сам. Ты хочешь вот это? Вот, хочешь заниматься рисованием или музыкой? Или в столярный ты хочешь пойти?» Вы видите, что ему вот это больше нравится, а не музыка, значит, ему надо пойти на это. Может, это действительно его путь.
— Ему нужно проявлять свою волю, в переходном возрасте у него это ассоциируется с противодействием воле родителей, да. Это ошибка его, со временем он поймет, что надо поступить правильно, но ему надо дорасти. Вы знаете, у нас был такой случай на приходе, муж так орал на жену, благочестивый, верующий, так стучал кулаком по столу, что сломал себе руку. Все же можно решать по-другому. Но действительно, ребенку надо научиться. Он пройдет этот переходный возраст. Понимаете, он и папу, и маму любит, они ему дороги. И ему самому плохо от того, что он с ними ссорится. Он потом места себе не находит, он просит прощения, у него вырабатывается этот навык. Он получает облегчение от этого. И если у вас с ним эта связь осталась, то он спокойно придет к тому, что опять — как звук и запах. Но еще важно, чтобы родители уважали волю ребенка, и чтобы он знал, что они его готовы слушать.
У нас две задачи, они, может быть, звучат как противоположные: первая — он должен научиться жить без нас, второе — он должен научиться поступать правильно. При обучении правильным поступкам он должен наломать как можно меньше дров, чтобы не перечеркнуть свою будущую жизнь. Они входят в противоречия, эти задачи. Ему надо давать, особенно мальчику, все больше и больше какого-то пространства, за которое он отвечает сам, за какое-то решение. И это тоже процесс воспитания. Вы говорите: «Вот это ты будешь решать сам. Ты хочешь вот это? Вот, хочешь заниматься рисованием или музыкой? Или в столярный ты хочешь пойти?» Вы видите, что ему вот это больше нравится, а не музыка, значит, ему надо пойти на это. Может, это действительно его путь.
Текст приводится в сокращении.
Фото: Правмир.ру