Готовился процесс над Патриархом Тихоном. Процесс откладывали раз, откладывали два – откладывали по разным причинам. В частности, по причинам внешнеполитическим.

И одним из противников процесса над Патриархом Тихоном выступил совершенно далекий от церковной жизни человек, нарком иностранных дел Чичерин. Он подчеркивал, что очень многие важные внешнеполитические инициативы советской дипломатии могут быть сорваны, если Патриарха Тихона расстреляют – учитывая, насколько, все-таки, сильны тенденции к христианской солидарности, к солидарности с Русской Православной Церковью в западном обществе. При этом проводить процесс, выносить смертный приговор, а потом его отменять – это значит еще более нарочито демонстрировать свой страх перед западным общественным мнением. Поэтому лучше процесс совсем не проводить.

И, в конце концов, точка зрения Чичерина стала получать поддержку в других инстанциях, в частности, в антирелигиозной комиссии. Председатель ее, Ярославский, 14 июня 1923 года подал записку в Политбюро, где, в частности, писал:

Нужно сказать, что русская эмиграция активно выступала в защиту Патриарха Тихона и много сделала для того, чтоб обратить внимание Запада на происходящее. В защиту Патриарха выступал и Папа Римский, и архиепископ Кентерберийский, и главы Православных Поместных Церквей. А далее – внимание:

Какие это предложения – скажу дальше.

То есть здесь сформулированы мотивы, которыми должна руководствоваться власть для того, чтобы вместо того, чтобы ликвидировать Патриарха Тихона, заставить его пойти на определенного рода компромиссы.

Далее Ярославский предлагает те уступки, на которые должен пойти Патриарх, чтобы его освободить из-под стражи. И Политбюро принимает следующее решение 14 июня:

Это решение было принято 14 июня. И уже 16 июня Патриарх Тихон написал заявление в Верховный суд РСФСР. Памятуя те пункты, которые содержались в постановлении Политбюро как условия его освобождения, слушаем, что написал Патриарх Тихон:

Как видите, он выполняет первые три пункта требований. Он делает особое заявления, что раскаивается в совершенных против советской власти преступлениях, признает справедливость состоявшегося привлечения его к суду, отмежевывается «в открытой и резкой форме» от контрреволюционных монархическо-белогвардейских организаций.

Далее, рассмотрев это заявление Патриарха 19 июля, комиссия отмечает:

Действительно, через пять дней, 25 июня, Судебная палата по уголовным делам изменяет меру пресечения Патриарху. Он выходит из заключения 27 июня, и в тот же день в газете «Известия» публикуется его обращение в Верховный Суд. Но это еще не все. Патриарх должен написать соответствующее послание Церкви, в котором должен другие условия своего освобождения исполнить.

Прежде чем я скажу о реакции духовенства, московского, прежде всего, на то, что произошло, я упомяну о следующем обстоятельстве. Патриарх Тихон после своего освобождения сразу же направился на Лазаревское кладбище, где хоронили в этот день отца Алексия Мечёва, отдал ему последнюю дань, но при этом не зашел в кладбищенский храм, который в это время занимали обновленцы. Тем самым продемонстрировав, что обновленцев он не приемлет. А ведь для многих казалось, что, собственно, обновленческий собор Патриарха Тихона низложил, что он законный собор, Патриарх принимает его решения. Теперь он продемонстрировал, что никакого с обновленцами понимания у него нет. Для него они – не священники.

А затем он отправился в Донской монастырь, где большую часть времени провел под домашним арестом. Интересная деталь: он решил жить в Донском монастыре после своего освобождения – тем самым как бы подчеркивая для всех, что никакого освобождения подлинного не произошло. Он остается несвободен. И буквально в тот же день он написал послание, которое вскоре тоже попало в советские газеты. Он написал его не совсем так, как этого хотели большевики. Он начал с того, что дал жесткую характеристику обновленческому собору, подчеркнул, что не приемлет его решения. И далее, как бы отвечая на обвинения собора в свой адрес в контрреволюции, он продолжал:

Вот здесь можно удивиться: Господи, о чем он говорит?! Как можно просить большевиков защищать православных христиан в Польше, где это происходит отнюдь не так, как это происходит в советской стране? Там, когда закрывались храмы, шли судебные тяжбы, Православную Церковь пытались ограничить, но все это происходило в рамках правового поля. И никаких массовых уничтожений православного духовенства не было. Так как же можно просить советскую власть, массово уничтожающую духовенство здесь, защищать православных там? Что за бред? На самом деле это не бред, это исполнение еще одного требования – «высказаться против польского правительства, русских и иностранных белогвардейцев». И вообще он критически отзовется о Папе Римском:

В данном случае выполняется пятый пункт, а именно критическая оценка Зарубежной Церкви дается.

Еще очень важный момент. Давая критическую оценку собора, он в то же время подчеркивает:

То есть выполнение шестого условия.

И далее:

Что можно сказать об этом послании? Понятно, что это выполнение тех условий освобождения, которые выдвинули большевики.

Далее 1 июля последует еще одно аналогичное послание, в еще более категоричных формах подчеркивающее лояльность Патриарха. Это послание напишет архиепископ Иларион (Троицкий), который будет вести переговоры с Тучковым. И это послание поможет архиепископу Илариону (Троицкому) отменить циркуляр Наркомюста, согласно которому в трехмесячный срок все храмы должны были пройти перерегистрацию, но перерегистрировались только обновленческие храмы. Православные не хотели перерегистрироваться, и поэтому их храмы закрывались. В обмен на это послание власти свой циркуляр отменили.

Русский епископат, это тоже впервые, стал разделяться в своих воззрениях. Архиепископ Иларион (Троицкий), будущий священномученик, был убежден, что в данной ситуации Патриарх должен, не смущаясь, говорить какие угодно лояльные слова, главное – оказаться на свободе и главное – начать борьбу против обновленцев. Потому что пока Патриарх не будет освобожден, а никакого другого лидера нет, православное духовенство, даже то, которое не поддерживает обновленцев, по существу, будет дезорганизовано. Это была позиция архиепископа Илариона (Троицкого). Именно он становится в этот момент главным советником Патриарха, беря на себя тяжелейшее бремя переговоров с Тучковым. Теперь наступает новое время. Теперь время, когда Патриарх писал послания, которые он сам определял, прошло. Теперь каждое послание Патриарха, прежде чем оно появится в печати, будет согласовываться с Тучковым. И получается ситуация, при которой Патриарх частично говорит то, что он хочет сказать сам, как это и получилось в послании, когда он выступил с критикой обновленцев. А частично он должен озвучивать те требования, которые выдвигает ему Тучков. То есть наступает период подцензурных посланий Патриарха, и мы их уже не можем воспринимать как безусловно исходящие от него, хотя им самим подписанные.

С другой стороны, такой авторитет среди иерархов как архиепископ Федор (Поздеевский), бывший ректор Московской Духовной академии, пользующийся огромным авторитетом в Москве, выступает против действий Патриарха Тихона. Он считает архиепископа Илариона злым гением Патриарха, который толкает его на совершенно бессмысленный путь уступок большевикам в ситуации, когда уступки уже бесполезны и бессмысленны. Большевики все равно будут уничтожать Церковь, но при этом Церковь осквернит себя совершенно ненужными уступками и компромиссами.

Архиепископ Иларион (Троицкий) надеется на то, что ему удастся добиться официального признания большевиками, то есть на юридическом уровне существования Патриаршей Церкви. Ведь в это время как по закону Церковь признавалась, каким образом, в каких рамках? Единственное, что признавалось советским законодательством, это была группа из двадцати человек, «двадцатка», которая подавала заявления в местный Совет, и если Совет это заявление удовлетворял, то этой двадцатке передавался храм, она приглашала священника, который в этом храме служил, и всю ответственность несла сама за все происходящее. Но ни епархиальное управление не имело никакого юридического статуса – их как будто не было, ни Патриаршее управление. И большевики часто вели разговор в такой тональности: вы в силу своей непримиримой контрреволюционной позиции вынуждаете нас вас не признавать юридически. Вас нет, вы лишены каких бы то ни было юридических гарантий. Если вы свое отношение к власти смягчите, мы вам дадим официальную регистрацию и епархиального управления, и Патриаршей канцелярии, и тогда, конечно же, не будем вас реквизировать. Вполне логичные суждения, которые выглядели вполне убедительными. Действительно, то, что законом не признано, то как будто вне закона. А то, что законом признано, уже находится под защитой закона.

Но мы-то с вами уже умудрены жизнью в советской стране и прекрасно знаем, что закон не значит ничего. Большевики могут и признать официально, и ликвидировать то, что ими же самими признано. Тот же самый Патриарх Тихон – ведь это были люди, выросшие в правовой стране, какой была Российская Империя. Им казалось, что то, что государство признает на официальном уровне, уже не может этим же государством изничтожаться. Поэтому перспектива получить официальное признание казалась весьма заманчивой. Тем более что в этот момент начинается массовый отток обновленцев от своих лидеров и возвращение их в Патриаршую Церковь.

Картина была очень впечатляющая. Причем архиепископ Иларион добился того, что все возвращавшиеся в Патриаршую Церковь принимались только в том сане, в котором они были до обновленчества. Скажем, был священником, у обновленцев стал епископом – но принимается как священник. Был мирянином, стал у обновленцев священником – принимается как мирянин. Поэтому храмы обновленческие заново освящались. Это была очень жесткая мера, но она давала понять, кто же такие обновленцы, а кто такие православные, что между ними существует пропасть, которую можно преодолеть, только принеся покаяние в содеянном. И здесь архиепископ Иларион был очень тверд.

Я хочу привести один выразительный эпизод. Действительно, способствовавший переходу к обновленцам очень многим митрополит Сергий (Страгородский) приехал в Москву, вернулся, так сказать, в лоно Патриаршей Церкви. Для Патриарха Тихона это был очень важный эпизод, потому что авторитет митрополита Сергия оставался довольно значительным. И вот во время богослужения Патриарху сообщили, что появился митрополит Сергий, что он стоит в толпе монахов, в рясе, в монашеской скуфье. И Патриарх Тихон, услышав об этом, обрадовался и сказал: «ну что вы, конечно, нужно пригласить его в алтарь, облачить в архиерейское облачение, и пусть с нами сослужит». А далее произошло следующее. Все духовенство – там были епископы, священники, иеромонахи, диаконы – отошли от Патриарха, посовещались между собой и сказали Патриарху, что если он это сделает, то только он один и будет служить с митрополитом Сергием. Они с ним служить не будут, если митрополит Сергий не принесет покаяние, как приносят все. И Патриарх Тихон согласился.
Этот эпизод чем показателен? Такой эпизод практически невозможно представить в отношении последующих Патриархов. Чтобы так могли поступить, а Патриарх бы это решение принял как волю Церкви. Пришлось митрополиту Сергию, будущему советскому Патриарху, на коленях читать покаянную грамоту на глазах у всех. Ему, одному из самых знаменитых архиереев еще Российской Империи.

Но ситуация развивалась именно в таком духе, о котором я вам говорил: власти хотели заставить Патриарха Тихона пойти на компромисс с обновленцами; Патриарх от этого уклонялся. А осенью 1923 года произошло следующее. Справедливо связывая, что непримиримость Патриарха Тихона по отношению к обновленцам была обусловлена тем, что такую позицию занимал архиепископ Иларион, – вообще, Патриарх Тихон был из тех людей, которые прислушиваются к мнению людей, которым доверяют – иногда это хорошо, иногда это плохо; власти арестовали архиепископа Илариона (Троицкого). И больше он уже на свободу не вышел. Вы знаете, что он проведет годы в Соловецком лагере, а потом умрет от тифа здесь, в тюремной больнице, когда его должны будут везти в ссылку в Казахстан. Это было в конце 20-х годов.

Что можно сказать в связи с этим о позиции архиепископа Илариона (Троицкого)? Он, действительно, прославлен как священномученик, и это справедливо. Но для меня очень выразительным является то обстоятельство, что так случилось, что его уже осенью 1923 года арестовали. Казалось бы, это был грозный знак того, что время компромиссов исчерпано. Не принесут они пользы Церкви, не принесут они блага Церкви. И тот, кто готов был к компромиссам с властями, был властями же и арестован – как будто символизируя собой ту перспективу, что идущая на компромиссы с властями Церковь все равно будет обречена. Только погибать она будет, уже многое уступив из того, в чем уступать не следовало.

Во всяком случае, мы ведь сейчас видим перед собой послания Патриарха Тихона, за которые нам стыдно. Только стыдиться нужно не за Патриарха Тихона, а за наших с вами предков, за наших дедов и прадедов, которые не попытались защитить свою Церковь, которые, по существу, бросили Патриарха Тихона с его небольшой группой сподвижников один на один против этого богоборческого большевистского левиафана. Где были они все? И вот ему, в этих условиях, когда большая часть православных чад церковных отступила от Церкви, приходилось искать пути сохранения церковной жизни, каноничной, благодатной – не той суррогатной, которую предлагали обновленцы для России, для наших с вами предков. А какую позицию занимали наши деды и прадеды в это время? Пытались ли они жертвенно за Церковь стоять или просто выживали? Наверное, просто выживали. Если бы не выживали, нас бы с вами не было. Те, кто стоически за Церковь и Россию воевал, они погибали и потомков своих не имеют. А мы в большинстве своем потомки именно тех, кто жил, приспосабливался. И это значит, что мы несем на себе бремя определенного рода ответственности. Это не значит, что должны проклинать наших отцов и дедов; мы просто должны жить иначе, чем жили они. А у нас это не получается.

Но факт остается фактом – как же нам отнестись к Патриарху Тихону в этой ситуации? Прав он был или не прав? Это было тогда неведомо никому. И впервые вокруг Патриарха стали возникать дискуссии, вокруг его политики. Архиепископ Федор (Поздеевский) оставался в Москве, отказавшись принять кафедру в Петрограде, где, как рассчитывал Патриарх Тихон, он мог бы дать бой обновленцам.
А Патриарх Тихон по-прежнему испытывал на себе давление властей. Давление это было настолько сильным, что он решился пойти на компромисс хотя бы с одной частью обновленцев, а именно, с крупнейшей обновленческой организацией «Живая Церковь», которую возглавлял один из самых одиозных обновленческих вождей священник Владимир Красницкий. Он подписал указ о введении Красницкого и еще нескольких священников «Живой Церкви» в Высший церковный совет, тем самым предлагая вот этим обновленцам, уже без формального покаяния, войти в структуру Русской Православной Церкви.

Вообще, хорошо это было или плохо, что обновленцы так быстро стали возвращаться в Патриаршую Церковь? Это было плохо, потому что для многих из тех, кто ушел к обновленцам – не по убеждениям, а по желанию быть там, где легче сохранить себе жизнь и свободу – у них вдруг возникло ощущение, что теперь Патриарх Тихон стал таким же, как обновленцы. Раз его освободили, значит, теперь ему доверяют. И, конечно, лучше быть не у сомнительных обновленцев, а у родного Патриарха Тихона. И вот эти люди пошли теперь обратно, неся с собой эту свою беспринципность, готовность к компромиссам, приспособленчество, которые, увы, стали отличительной чертой многих священнослужителей советского времени. Но, во всяком случае, это было внешне радостно и отрадно. И вот теперь речь шла о новой группе обновленцев, которую принимали уже без всякого покаяния. И вот здесь возникает очень сложная коллизия. Действительно, Патриарх Тихон ввел новый календарный стиль – почему у нас до сих пор болезненное отношение к новому календарному стилю? Ведь он введен уже в большинстве Православных Церквей, и только мы, Грузинская, Сербская и Иерусалимский Патриархат упорно держимся за старый календарь. Для нас это очень больная тема. В те времена новый календарный стиль, действительно, стал как бы знаком «красной Церкви». Тогда же термины такие существовали: «белая Церковь» и «красная Церковь». А Патриарх Тихон ввел новый календарный стиль, и это многих смущало. Это был еще один компромисс с обновленцами.

И вот теперь он вводил обновленцев в структуру Православной Церкви, в высший орган Православной Церкви. Как расценивать это? Это был очень болезненный вопрос. И вот здесь очень важную роль сыграл иерарх, будущий священномученик, который, на мой взгляд, является фигурой, вы уж извините, более масштабной, чем не только все последующие наши Патриархи, но и сам Патриарх Тихон. Я имею в виду священномученика митрополита Казанского Кирилла (Смирнова). В 1924 году заканчивался срок его ссылки, и он из Сибири вернулся в Москву – потому что Тучков намеревался вступить с ним в переговоры как с одним из крупных церковных иерархов и заполучить его к себе в союзники. Тучков регулярно общался с наиболее крупными архиереями. С теми, кто помельче, общались его заместители.

О митрополите Кирилле (Смирнове) мы не будем подробно говорить, но он будет проходить как, знаете, какой-то высший судия по отношению ко всем последующим Патриархам. Но начал он эту свою миссию с Патриарха Тихона. Он приехал к Патриарху Тихону в Донской монастырь и стал убеждать Патриарха Тихона прекратить все переговоры с обновленцами, отменить свое решение о введение Красницкого в Высший церковный совет и отменить решение о новом календарном стиле. Патриарх Тихон стал объяснять ему свою позицию, оправдываться, говоря о том, что он не может спокойно жить, зная, что многие архиереи находятся в тюрьмах, в лагерях, в ссылках. Впрочем, лагерь тогда был один для духовенства – Соловецкий.

И вот тогда митрополит Кирилл произнес очень глубокие и значимые слова, страшные слова, слова, над которыми мы по-настоящему еще не задумались. Он сказал:

Вот обычно эти слова толкуются таким образом: такой смиренный мученик, принимающий свою тяжелую долю. На самом деле все звучит совсем иначе. Этот один из самых достойнейших иерархов Русской Церкви мучительно сознавал вину церковной иерархии за то, что случилось. Да, конечно, народ наш немощный, народ соблазнился. Но ведь этот народ девятьсот лет воспитывала Церковь, воспитывали священнослужители. И, значит, не смогли в чем-то воспитать; не смогли его сделать таким, чтобы он не соблазнился, не искусился. И с кого, как не с них, должен быть главный спрос? И, может быть, те гонения, которые сейчас испытывает Церковь, те страдания, которые переживают они, являются своеобразного рода искуплением вины их предшественников за недолжное отношение к своим пасомым.

Повторяю, личность митрополита Кирилла будет еще не раз присутствовать на наших лекциях, но тогда, вызванный Тучковым, он получает новый срок ссылки и отправляется туда же. Вообще, он проведет с 1919 по 1937 год, год его расстрела, на свободе чуть больше года. Остальное время – это тюрьмы и ссылки. Но из ссылок он будет иметь возможность активно переписываться со своими пасомыми. Вот почему в 1926 году при опросе русских архиереев подавляющее большинство высказалось за то, чтобы Патриархом был именно митрополит Кирилл. Так что, можно сказать, в каком-то смысле он – еще один Патриарх. Патриарх, который будет пребывать в заточении, наряду с теми тремя, о которых мы будем говорить.

Но все-таки Патриарх Тихон прислушался к просьбе митрополита Кирилла прекратить переговоры с обновленцами и отменил новый календарный стиль. Власти были им очень недовольны. Началось новое давление на Патриарха. И вот впервые стало озвучиваться новое требование власти, а именно: наряду с тем, что Патриарх должен делать постоянные заявления о лояльности Советской власти, наряду с тем, что он должен подвергнуть церковным прещениям зарубежных епископов, Патриарх должен согласиться на то, чтобы все назначения епископов предварительно согласовывались им с ГПУ. Вот если Патриарх пойдет на эти уступки, Церковь получит официальное признание.

Тогда ближайшим сподвижником Патриарха стал митрополит Петр (Полянский), будущий Местоблюститель. Именно он вел переговоры с Тучковым. Но ни Патриарх Тихон, ни митрополит Петр не шли на исполнение этого требования властей. И тогда, в желании оказать на Патриарха давление, 9 декабря 1924 года, ночью, в покои Патриарха в двухэтажном флигеле Донского монастыря проникли двое неизвестных. Когда Патриарх Тихон и его келейник Яков Полозов вышли им навстречу, они выстрелили, убив Якова Полозова, и, схватив шубу, убежали. Правоохранительные органы ответили, что им неведомы эти люди, что, видимо, это была попытка ограбления, хотя трудно представить, что находившийся под неусыпным надзором в Донском монастыре Патриарх мог стать жертвой ограбления. То ли это была неудачная попытка покушения, то ли это была попытка оказать давление на Патриарха, тем более что с семьей Якова Полозова у Патриарха были очень глубокие отношения, это были для него практически родные люди. И он после этой гибели Полозова очень сильно физически даже сдал, хотя и добился того, чтобы Якова Полозова похоронили на территории Донского монастыря.

Ну а далее Патриарх решается на то, чтобы заняться своим здоровьем. Здоровье его оказывается очень тяжелым, у него были сердечные заболевания и пиелонефрит, которые очень обострились. И вот он решается на то, чтобы лечь в больницу. На компромиссы с большевиками он уже не чувствовал себя способным идти, но и сил сопротивляться, видимо, уже не доставало. И когда он был госпитализирован, надо сказать, что у многих, когда узнали, что Патриарх лег в больницу, возникло ощущение тревоги. Хотя, казалось бы, нужно радоваться, потому что больной ложится, наконец, в больницу и начинает заниматься своим здоровьем. Существовало даже предание о том, что главный врач этой больницы (это была частная больница, в то время такие больницы еще существовали) на коленях просил Патриарха, когда тот уже приехал в больницу, не укладываться в больницу, говоря, что он не может гарантировать ему безопасность. Было это или нет, сказать сложно.

Во всяком случае, Патриарх, подписав незадолго до своего полагания в больницу назначение себе Местоблюстителя – он указал трех возможных кандидатов, – отправился в больницу 13 января 1925 года. В палате не оказалось никакой иконы – это уже было новое время, и он попросил своего келейника Пашкевича (кстати, уже осведомителя ГПУ) принести икону из ближайшего монастыря. Тот принес из Зачатьевского монастыря икону Благовещения Пресвятой Богородицы и повесил в палате.

Здоровье Патриарха постепенно стало восстанавливаться, но все это время почти каждый день приезжал к нему митрополит Петр с сообщениями о переговорах с Тучковым. Одним из главных вопросов переговоров в это время был вопрос о написании нового послания Патриарха, еще более верноподданнически выглядевшего. Наряду с этим было выдвинуто и прежнее требование: по существу, поставить под контроль ГПУ кадровую политику Церкви в области назначения епископов. В конце концов, текст был согласован. Есть сведения о том, что всегда довольно сдержанный митрополит Петр на повышенных тонах говорил с Патриархом. Да и Патриарх, который отличался очень смиренным, кротким нравом – кротким, но довольно твердым: он очень часто смеялся, он редко повышал голос, у него был по-великоросски немножко мрачноватый юмор, – тут они довольно эмоционально друг с другом говорили, видимо, согласовывая последние моменты этого текста, очень для Патриарха неприемлемого.

Все было согласовано, причем произошло это 7 апреля, в праздник Благовещения, когда Патриарх, уже выезжавший на службу, приехал после службы очень утомленный и все-таки подписал текст этого своего послания, который митрополит Петр вновь повез Тучкову на просмотр. Патриарху к вечеру стало хуже, у него возник какой-то отек десны – незадолго до этого у него удалили несколько зубных корней. Состояние здоровья стало резко ухудшаться, и в 23 часа 45 минут в день Благовещения, перекрестившись трижды на икону Благовещения же, ту
самую, которую принес ему келейник, сказав трижды: «Слава Тебе, Боже», – Патриарх скончался.

Версия о том, что Патриарх был отравлен, пока не имеет никакого подтверждения в документах. Но, может быть, такого подтверждения в документах и не найти. Подобного рода приказы могли отдаваться устно. Ведомо лишь то, что когда митрополит Петр приехал в больницу ночью, там уже были чекисты. И уже 8 апреля, на другой день, было вынесено постановление Политбюро по поводу смерти Патриарха. Естественно, за ним следили и сразу же отреагировали. В основу постановления Политбюро была положена записка начальника Секретного отдела ГПУ, которая представила информацию о происходящем:

Вот из этого документа можно понять только одно, что, естественно, на уровне Политбюро за ним наблюдали, и такая оперативная реакция Политбюро на происшествие, когда они уже на другой день принимают решение, говорит о том, что кто-то чего-то и ожидал. Но, во всяком случае, никаких документальных данных о том, что Патриарха убили, у нас нет.

Что касается исследования его мощей – а надо сказать, что при вскрытии могилы Патриарха сначала тело его было нетленным, потом оно стало подвергаться тлению, некоторые очевидцы говорили, что одна часть его черепа отличается по цвету от другой. И вот тут можно говорить о присутствии яда – скажем, во время зубной операции был сделан укол, который ввел какой-то токсин в его организм, который и привел к гибели. Трудно сказать. Но вряд ли кто-то будет делать такого рода исследования. Во всяком случае, по косвенным данным трудно решить, был он отравлен или нет в этот момент.

Важно было другое, а именно то, что он действительно скончался, подписав документ, один из самых тяжелых для восприятия, который, в общем, мало чем отличался от послания 1923 года и который ничего уже в судьбе Церкви, по существу, изменить не мог.