Я хочу вам напомнить обстоятельства сложной ситуации 1917 года. По законам Российской Империи император являлся верховным хранителем и защитником догматов господствующей веры. То есть он был главой церковной иерархии. Поэтому отречение императора Николая Второго и передача им всей полноты власти Временному правительству поставило Церковь в нелепое положение. Государя нет, будет ли он – неизвестно, а Временное правительство по существу занимает место «верховного хранителя и защитника догматов господствующей веры». Это был, конечно, абсурд, и подчиняться велениям обер-прокурора, назначенного Временным правительством, было еще более тягостно, чем подчиняться решениям обер-прокурора, которого назначал государь.

Но, тем не менее, новый обер-прокурор был склонен вмешиваться в церковные дела Синода. И когда весной 1917 года было принято решение об изменении состава Синода, все члены Синода дали друг другу слово не вступать в состав нового Синода, даже если их обер-прокурор в этот состав включит. Когда же был опубликован состав нового Синода, то там все-таки оказался один член старого Синода, которого назначал еще император. Нетрудно догадаться, кто это был – будущий Патриарх Сергий (Страгородский). А вот Тихон, несмотря на то, что у него была репутация либерального архиерея, в новый Синод не попал.

Положение его было довольно сложным, ибо Виленско-Литовская епархия в результате военных действий оказалась за линией фронта, армия стала разваливаться, немецкая армия стала продвигаться еще дальше. Он был по-прежнему отторгнут от своей епархии. Вот в этот момент происходят выборы в епархиях на кафедры. И его 19 июня избирают на Московскую кафедру, после чего 13 августа возводят в сан митрополита. Вот так произошло то, что Москва приняла его еще до патриаршества в качестве своего предстоятеля. Конечно, это было очень
выразительным свидетельством того, что он именно как архипастырь проявил себя в Москве, а Москва – это, в общем-то, в значительной степени Россия.

Конечно, его положение делало его очень активным участником Предсоборного совета, который готовил созыв Поместного Собора. Конечно, он играл одну из ключевых ролей на этом Соборе, то есть был председателем Поместного собора 1917-18 годов. Почетным председателем был избран митрополит Киевский Владимир (Богоявленский), первый наш священномученик-архиерей. И, конечно, вопрос о патриаршестве уже в первые недели работы Собора стал одним из основных на его первой сессии.

Надо сказать, что происшедшие в России изменения, вот это освобождение Церкви от тягостного гнета зависимости от государственной власти, от государственной бюрократии многих заставило свободно вздохнуть и задуматься, самостоятельно задуматься над тем, а какой же должна быть Церковь. Когда страна в условиях, действительно, широчайшей свободы стала впадать в хаос, вот в этих условиях Церковь смогла себя поразительным образом самоорганизовать и подготовить, и открыть очень продуктивно работающий Поместный Собор, которого не было в Русской Церкви двести лет. И, конечно, вопрос о патриаршестве стал на Соборе очень остро обсуждаться.

Надо сказать, что в начале работы Собора очень многие, подчас очень авторитетные его участники стали высказываться против того, чтобы восстанавливать патриаршество в Русской Церкви. В частности, Сергий (Страгородский) выступил против патриаршества. И начались очень жаркие дискуссии по этому поводу, и хотя митрополит Тихон в этих дискуссиях особенно не участвовал, он в то же время, в общем и целом, был сторонником восстановления патриаршества – не предполагая, что именно он станет Патриархом.

Была принята очень своеобразная процедура избрания Патриарха, когда нужно было избирать трех кандидатов, которые бы набрали больше половины голосов – каждый из них должен был набрать, то есть за троих нужно было голосовать изначально. А затем по жребию из них должен был избираться Патриарх.

Дебаты по поводу патриаршества были очень горячими. Было решено, восстановив патриаршество, приступить к выборам Патриарха. Это решение было принято 30 октября. Правильно или нет поступил Собор? Трудно сказать, потому что во время заседаний Собора один из его участников священник Нежинцев предложил не Патриарха избирать, а выпустить воззвание ко всем православным христианам России, дабы они начали вооруженную борьбу против большевиков, тогда еще только захвативших Петроград, тогда еще только сражавшихся за власть в Москве. В стране не было государя, в стране не было уже никакой законной власти. Большевики воцарились в Петрограде, на улицах шли бои, и казалось, что избрание Патриарха умиротворит страну. Это будет тот лидер, вокруг которого сплотятся все русские православные христиане, в том числе и пятнадцатимиллионная разлагавшаяся русская армия, ставшая по существу резервуаром для шаек красногвардейских, которые в основном из солдат-дезертиров тогда и комплектовались.

К выборам приступили, и в результате этих выборов в октябре 1917 года выявились три кандидата: архиепископ, тогда еще Киевский, Антоний (Храповицкий), архиепископ Новгородский Арсений (Стадницкий), митрополит Московский Тихон (Беллавин) – «самый умный, самый строгий, самый добрый», так их называли. И вот этого «самого доброго» и избрали 5 ноября 1917 года. Это был, конечно, оригинальный выбор Божий для России.

Надо напомнить вам, что к этому времени был уже первый убитый большевиками священник Иоанн Кочуров в Царском Селе – Патриарх его лично знал по совместному служению в Америке и написал письмо его вдове. К этому времени уже окончательно было сломлено сопротивление юнкеров – драматичнейшая страница русской истории. В Москве, в которой в это время находились около сорока тысяч офицеров, лишь небольшие отряды юнкеров и добровольцев-офицеров сопротивлялись большевикам. А остальные бездействовали. Вот тогда был избран этот «самый добрый» Патриарх, в храме Христа Спасителя.

Конечно, не без его участия 11 ноября 1917-го года Собор принял решение об отпевании всех, кто погиб в уличных боях в Москве, без различия того, на чьей стороне они воевали. Церковь призывала к миру. Правда, когда духовенство, направленное совершать отпевание, увидело жертв уличных боев, они сразу отметили для себя одну отличительную деталь: если красногвардейцы были, как правило, жертвами пулевых или осколочных ранений, то многие юнкера были изуродованы. Это говорило о том, что надвигающаяся на Россию гражданская война будет жестокой, и жестокость эта будет характерной чертой именно одной из сторон. Хотя гражданские войны милосердными не бывают никогда. И вот тогда, может быть, следовало бы задуматься над правотой слов священника Нежинцева о призыве к православному народу к вооруженному сопротивлению большевикам. Но все были как будто зачарованы тем, что был избран Патриарх. Тем более его интронизация должна была стать всеобщим праздником. 21 ноября 1917-го года она и произошла в Успенском соборе – уже в большевистской Москве.

Действительно, это было огромное по масштабам церковное действо, когда крестные ходы из разных московских храмов устремились к Успенскому собору. Действительно, среди тех, кто шел крестным ходом вокруг Кремля, можно было видеть и красногвардейцев, и тех же самых матросов, а это была самая жестокая категория сторонников большевиков. Все готовы были отозваться на это всенародное празднество. У нас вообще очень любят массовое стечение народа по любому поводу. Но была ли это манифестация православной веры? Было ли это свидетельством того, что эти люди готовы сплотиться вокруг избранного Патриарха? Это был еще вопрос.

Права избранного Патриарха были ограничены Поместным Собором. Патриарх не мог, например, никакого епископа запретить в священнослужении единолично – это мог сделать только Синод. Патриарх не мог давать никакие указания епископу как обязательные к исполнению, касавшиеся епархиальных дел, если сам епископ к нему по этому вопросу обращался. Допустим, между епископами возникает конфликт. Чтобы его разрешить, они могут обратиться в Синод, и Синод может устроить
судебное разбирательство, кто прав, кто виноват. Но они могут избежать этой огласки, если обратятся к Патриарху. Но если они обращаются к Патриарху, то его решение становится для них обязательным. Что означает логика такой странной процедуры? А логика одна: формальных прав у Патриарха немного, но если его нравственный авторитет будет высок, к нему будут обращаться епископы, и он, опираясь исключительно на свой нравственный авторитет, будет иметь возможность давать им вполне конкретные и уже требующие исполнения решения. То есть каждый епископ мог выбирать: формальное разбирательство в Синоде – или братский совет Патриарха. Собственно, Патриарх Тихон и был таким иерархом, который не стремился сосредоточить в своих руках всю полноту власти, который готов был прислушиваться к тому, что скажут ему его собратья – епископы и даже простые священнослужители. Это качество будет в нем проявляться неоднократно. При этом надо сказать, что при нем был избран очень выдающийся по своему составу Синод, в который входили многие выдающиеся епископы, священнослужители и миряне. Ему было на что опереться в своей деятельности Патриарха.

А что касается общей ситуации в стране, то она развивалась так, как трудно было кому бы то ни было представить. Захват власти большевиками тогда подавляющему числу членом Собора казался каким-то нелепым недоразумением. Захватив власть, большевики ведь даже не отказались от созыва Учредительного собрания. И многим казалось, что вот эти невесть откуда взявшиеся политические авантюристы, конечно же, сгинут. Сгинут, как только Учредительное собрание, в котором большевики, конечно же, не смогут иметь большинства, отменит этот режим и установит правительство, хотя бы подобное такому, каким было Временное правительство, с которым можно будет вести, как бы мы сейчас сказали, цивилизованный диалог в рамках законодательства России, которое существовало до октября 1917 года.
Вот почему, завершая свою первую сессию в декабре 1917 года, Поместный Собор принял очень важное определение о правовом положении Церкви в государстве, предполагая, что государство вскоре будет совершенно иным. Там, например, был такой выразительный пункт, что «глава Российского государства, министр исповедания, министр народного просвещения должны быть православного вероисповедания». Они могли бы посмотреть на двух, сменивших друг друга, председателей ВЦИК и задаться вопросом: а возможно ли такое положение осуществить при большевиках? Действительно, большевиков всерьез не принимали. А большевики, тем не менее, уже с декабря 1917 года начинают один за другим принимать декреты, направленные на то, чтобы резко ограничить церковную жизнь в стране. Что же касается декрета о свободе совести и об отделении Церкви от государства, появившегося 20 января 1918-го года и через три дня опубликованного, по тому, какая политика потом будет проводиться большевиками, станет ясно, что декрет этот был одним из первых радикальных шагов по началу гонений на Церковь. Собственно, Поместный Собор так и оценит этот декрет. Он объявит его актом открытого гонения на Церковь и призовет всех православных христиан не участвовать в проведении этого декрета в жизнь.

Вообще надо сказать, что Патриарх Тихон, особенно после того, как большевики разогнали Учредительное собрание в начале января 1918-года, стал ясно понимать, что большевики так просто от власти не уйдут. И когда готовилась вторая сессия Собора, которая должна была бы открыться 20 января, он выпустил первое из своих посланий и первое послание, обращенное им к православным христианам в связи с тем, что происходит в России:

Вот одно из первых посланий, в которых Патриарх Тихон анафематствует прежде всего тех, кто участвует в убийствах невинных людей, а таких убийств совершалось очень много, и в армии, и в тылу, и не только солдатами-дезертирами, но и красногвардейскими шайками. Он не называет здесь большевиков, хотя именно большевики являются главными инициаторами развязывания уже в это время в стране стихийного террора.

Что можно сказать об этом послании? Оно исполнено еще, на самом деле, глубокой веры в русский народ. Патриарху Тихону кажется, что если каждый простой русский человек, даже кинувший свой пост солдат-дезертир, даже обагривший свои руки кровью невинных людей красногвардеец услышит, что он будет отлучен от Церкви, если не прекратит своей террористической деятельности, он остановится.

Действительно, к анафемам нередко прибегали в нашей истории церковные иерархи. И Патриарх Тихон надеялся, что его анафема остановит основную массу русского народа от участия в тех преступлениях, на которые подталкивал их большевистский режим, провозгласив принципы «грабь награбленное», «дели землю в деревне, режь буржуев в городе». Конечно, Патриарх Тихон понимал, что большевистские руководители православного вероисповедания нисколько не будут смущены этой анафемой – и по существу будут просто отлученными от Церкви. Но он думал не о них; он надеялся на простого русского человека. И даже в этом послании, анафематствуя тех, кто участвует в большевистских злодеяниях, он не призывал православных христиан к вооруженному сопротивлению большевикам.

Тогда казалось, а что более резкого может сказать Патриарх в этой ситуации? Конечно, он анафематствовал злодеев, призвал к противостоянию духовному православных христиан. Но достаточно ли было этого? Мы, обремененные опытом последующих страшных семидесяти лет большевистского режима, наверное, должны будем сказать, что недостаточно. Может быть, следовало ему, подобно Патриарху Гермогену, призвать православных христиан с оружием в руках восстать против большевиков. Как тут быть? Патриарх-то святой? А раз святой, то ошибки не предполагаются? Хотя на самом деле бремя святости в том и состоит, что немощной человек, не способный не грешить, в чем-то вдруг превосходит самого себя, и какими-то своими добродетелями превосходит свои собственные грехи и немощи.

Во всяком случае, так звучало слово Патриарха тогда. И он надеялся, что это слово остановит террор в стране. Вероятно, неслучайно именно 19 января он издал этот свой документ. Он брал ответственность за этот документ на самого себя. А на следующий день Собор открыл свою вторую сессию, и к чести членов Собора, надо сказать, принял послание Патриарха Тихона с анафемой как соборный документ. Поэтому до сего дня это надо помнить – принятая Собором анафема остается действующей. Правда, вы можете меня спросить: а как же Патриарх Алексий Первый служил панихиду по Сталину? Как же он даже слово сказал о Сталине – я это слово вам потом зачитаю? Я здесь ставлю многоточие – не знаю… Как я, например, не знаю, почему в храме Христа Спасителя отпевали Сергея Владимировича Михалкова – человека, написавшего гимн партии большевиков в момент, когда, так сказать, еще пыль от развалин храма Христа Спасителя не осела, и получившего за это орден, носящий имя отлученного от Церкви Ленина. Я тоже не знаю, что сказать по этому поводу.

Но тогда это было даже непредставимо. Собор проходил в храме Христа Спасителя, который казался несокрушимым, вечным, а большевики казались призраками, которые должны же будут, наконец, исчезнуть! Тем более, после патриаршей и соборной анафемы.

А ответом на анафему стало убийство в Александро-Невской лавре протоиерея Петра Скипетрова, довольно известного в городе священника. А вскоре, 7 февраля, будет убит в Киеве и почетный председатель Поместного Собора митрополит Владимир (Богоявленский). Убит, по существу, выданный красногвардейцам братией Киево-Печерской лавры. Вот эти события произвели на членов Собора, наконец, отрезвляющее действие. Стали думать о том, что Церковь, действительно, вступает в период каких-то настоящих гонений.

Тогда Евгений Николаевич Трубецкой, выдающийся философ, выступил с неожиданной инициативой. Он предложил обсудить вопрос о возможности назначения Патриархом Тихоном Местоблюстителя с полнотой патриарших прав. Причем, тайном назначении Местоблюстителя. Многим уже стало очевидным, что большевики могут расправиться с Патриархом и могут разогнать Собор, который таким образом не сможет избрать нового Патриарха. Однако каноны запрещают Предстоятелю Церкви назначать себе преемника с полнотой патриарших прав. Что же было делать? И вот тогда Поместный Собор в порядке исключения обязал Патриарха Тихона тайно назначить себе нескольких Местоблюстителей, вручить им соответствующие грамоты и лишь объявить на Соборе, что поручение Собора выполнено. Что и было сделано Патриархом Тихоном. Сейчас нельзя с безусловной достоверностью назвать всех тех, кого Патриарх назначил своими первыми Местоблюстителями.

А 2 марта 1918 года группа членов Собора посетила Патриарха Тихона, и эти члены Собора перед своим отъездом на юг для участия в Белом движении попросили его передать письменное благословение генералам Корнилову и Алексееву, которые возглавляли Добровольческую армию на юге. Патриарх Тихон, благословив этих участников Собора покинуть Собор и отправиться на юг, отказался, тем не менее, передавать благословение вождям вот этого первого очага антибольшевистского сопротивления в России, сказав, что Церковь не должна в начинающейся междоусобной брани занимать чью-либо сторону; Церковь должна призывать к миру. А каждый мирянин должен в этой ситуации делать свой выбор сам. Патриарх Тихон в этой ситуации не счел для себя возможным занять определенно жесткую позицию в отношении большевиков. Что стояло за этим? Его неизбывное милосердие ко всем? Или вера в то, что, в конце концов, русский народ одумается, устрашенный его анафемой и отойдет от большевиков – а тогда бы большевикам не хватило бы
стрелков, еврейских комиссаров, чтобы победить Россию? Русский народ мог большевизм принять и мог отвергнуть. И Патриарх надеялся, что он его все-таки отвергнет. Но вот тут же проявил непоследовательность: отказавшись благословить Белое движение, отказавшись как бы войти в гущу политической схватки, Патриарх Тихон вдруг не выдержал и через три дня выпустил послание по поводу заключенного большевиками Брест-Литовского мирного договора.

Очень верные и глубокие слова. Германия, которая, строго говоря, Первую мировую войну проиграла уже в конце 1914 года, обреченная на поражение, в общем-то, уже в 1917 году, вдруг оказывается в ситуации, когда один из главных противников, Россия, выходит из войны, жертвует умирающей Германии огромные территории – Польшу, Прибалтику, Белоруссию, Украину, обязуется выплачивать репарации деньгами, продовольствием. Это был, конечно же, абсурд и позор. Показательно, что даже без России ее союзники добили Германию через год, даже через полгода после этих событий. А Россия, вынесшая на себе огромную тяжесть этой войны, лишилась каких бы то ни было плодов победы и навлекла на себя позор союзника, изменившего своим обязательствам. Это возмутило всех мало-мальских живых людей, в том числе и многих членов Собора. Возмутило это и Патриарха. И он вдруг высказался по этому, чисто политическому вопросу, и достаточно резко.

В это время в стране продолжал нарастать, впрочем, еще не объявленный официально властями, большевистский террор. И лето 1918 года, период, когда Собор прервал свою работу второй и третьей сессии, стал временем новых, невиданных в русской истории убийств дворян, купцов, офицеров, не пошедших к ним на службу, интеллигентов, священнослужителей. Мы сейчас это принимаем как норму – но тогда это было внове. И особенно страшно было узнавать об убийствах священнослужителей, ибо, в отличие от всех других перечисленных категорий, священнослужитель ведь совершенно беззащитен перед своими убийцами, он не вправе защищать себя с помощью силы, каноны не допускают священнослужителю защищать себя с оружием в руках. Архиепископ Пермский Андроник (Никольский), епископ Тобольский Гермоген (Долганов), епископ Сарапульский Амвросий (Гудко), архиепископ Черниговский Василий (Богоявленский), епископ Кирилловский Варсонофий (Лебедев), епископ Селенгинский Ефрем (Кузнецов), епископ Орловский Макарий (Гневушев), епископ Верненский Пимен (Белоликов). Это все канонизованные епископы, убитые, как вы видите по названию кафедр, в разных концах страны летом 1918 года. Это, конечно, было что-то из ряда вон выходящее. Я уж о священниках не говорю.

Сам Патриарх Тихон прибыл в июне 1918 года в Петроград. Это было место, где особенно жестко вели себя власти в отношении к Церкви. Именно тогда удалось даже провести огромный крестный ход по Невскому проспекту, хотя большевики пытались его не разрешить. И не решились большевики тогда силой разгонять этот крестный ход, как они разогнали рабочую демонстрацию в поддержку Учредительного собрания 6 января 1918 года. Но таких массовых церковных выступлений народа уже не будет ни в нашем городе, ни во многих других местах.

А Патриарх Тихон продолжал готовить во главе Соборного совета уже третью сессию Собора, готовить ее тогда, когда стало, в частности, известно об убийстве императора Николая Второго. Большевики объявили лишь о расстреле императора, они вообще пытались поначалу скрыть то, что убита вся царская семья. И вот поэтому на Собор пришли сведения, что расстрелян император Николай Второй. Начались дебаты по поводу того, как же его поминать. Одни говорили о том, что поминать его нужно как
государя, несмотря на отречение. Другие говорили, что его можно помянуть как обыкновенного убиенного раба Божия и ни в коем случае не предписывать служить панихиду в обязательном порядке. А некоторые вообще считали, что государь, отрекшийся от престола, совершил тяжкое преступление перед страной и не должен быть вообще поминаем в обязательном порядке, а только желающими. Большие были дебаты по этому поводу, и надо сказать, что, в конце концов, пришли к мысли о необходимости служения соборных панихид с поминовением его все-таки как государя. Да, он отрекся от престола, но государем при этом не перестал быть. Понимали, что многим на местах придется за эту панихиду, возможно, поплатиться жизнью или свободой. Но, тем не менее, приняли подобного рода решение.

А далее третья сессия Собора приняла разного рода определения, должна была подготовить очень серьезные решения в области богослужения. Но большевики, по существу, разогнали Собор, лишив его помещений. И в сентябре 1918 года Собор вынужденно свою работу прекратил. Прекратил, не завершив. Большевистской власти уже исполнялся год ее существования. Ситуация на фронтах была неясной, сопротивление большевикам было очень локальным в разных концах страны. А в центре, в частности, в Москве они чувствовали себя достаточно уверенно. И вот в этот самый момент, уже оказавшись Патриархом, лишенным Поместного Собора, который его поддерживал, видевшим, что продолжить работу Собора в обозримом будущем не удастся, принимая на себя опять ответственность за свои решения, Патриарх Тихон выпустил самое жесткое в своей жизни послание по отношению к большевикам, которое, конечно, является, наверное, самым политизированным посланием из всех, которые Патриарх писал до своего ареста. Я не могу его не зачитать – естественно, с сокращениями:

Читая эти слова, вспоминаешь: а ведь наступят времена, когда в наших храмах будут служиться торжественные богослужения, посвященные, например, пятидесятилетию Октябрьской социалистической революции. Как изменится наша церковная жизнь, вся наша страна в будущие десятилетия. Тогда же первая годовщина Октябрьской революции вызывает у Патриарха ужас.

Вот эта жуткая, средневековая система вдруг у нас возобновилась тогда, после официального объявления о терроре 5 сентября 1918 года.

А вот далее – очень глубокие и важные слова:

Вот здесь сразу возникает вопрос: почему народ оказался темным и невежественным – после девятисот лет христианства? Почему он так легко соблазнился на вот эти призывы большевиков? Почему право на бесчестие, которое дали большевики нашему народу, с такой легкостью было принято как новая норма жизни? И вот что важно, что Патриарх, размышляя по этому поводу, видит, что большевики, действительно, преуспели. Уже за один год своего существования они перечеркнули основные христианские заповеди – не убий, не укради, в которых воспитывался наш народ веками, но которые предпочел отбросить во имя того, чтобы грабить награбленное. Здесь как будто первое предположение о том, что, возможно, наш народ и не столь православен, как кажется. И возможно, действительно, церковная иерархия сейчас оказывается в положении, когда ей надо будет защищать Церковь, не опираясь на поддержку большинства своей паствы. Это очень серьезное предчувствие.

Но завершается послание вполне ясными словами:

Итак, очень резкое послание. Но обратите внимание: даже здесь нет никакого призыва к вооруженному сопротивлению большевикам. Почему? Я не знаю, как ответить на этот вопрос. Тем более, что уже 24 ноября 1918-го года у Патриарха провели обыск на основании того, что написанная им к народу прокламация о Совнаркоме хранится у него в Троицком подворье. И Патриарх был арестован, проведя под арестом полтора месяца.

Вот так завершался 1918 год, год пребывания Патриарха у высшей церковной власти. И, конечно, перед ним была уже совершенно другая страна – страна, в которой Церковь, которую он должен был теперь возглавить, должна была подвергаться страшным и невиданным, непредставимым даже ему тогда, гонениям. То, что происходило тогда в России, никем не предвиделось по-настоящему, никем не предчувствовалось, все было неожиданно, все казалось совершенно фантасмагорическим. Люди, выросшие в той, прежней России, не могли представить, что же происходит со страной сейчас. Страна кардинально менялась на их глазах. Люди, которые, казалось, были им ведомы и знакомы, на глазах превращались в свою противоположность. Это было, действительно, крушение великой Империи, великой Церкви, остановить которые, казалось, уже было невозможно.

Но для Патриарха важнее всего было то, что происходило с Церковью. Ибо в конечном итоге никакого иного пути, кроме как церковно обуздать происходивший в России кошмар, он не видел. А кошмар приобретал все большие и большие масштабы. В 1919 году усилилась гражданская война, и сопротивление большевикам стало возрастать. Но несмотря на это, 1919 год стал годом невиданных по своей изощренности, по своей кощунственности гонений на Православную Церковь, с которыми предстояло теперь столкнуться Патриарху – после того, как его призывы и с анафемой, и с обличением большевиков не нашли отклика в основной массе нашего народа в это время.