Патриарх Тихон, в миру Василий Иванович Беллавин, родился 19 января 1865 года в деревне Клин Торопецкого уезда Псковской губернии в семье священника. Здесь перед нами очень характерная деталь: действительно, подавляющее число наших архиереев до революционного времени происходило из семей духовенства и часто именно из семей провинциального духовенства. Жизнь сельского духовенства была довольно трудна: как правило, материальная обездоленность, особенно при наличии большого количества детей; как правило, социальная приниженность; как правило, ощущение глубокого духовного одиночества. Отдадим себе отчет в том, что сельские священнослужители были для своей среды людьми в достаточной степени образованными. Но как они были одиноки подчас на своих приходах, прихожанами которых часто были безграмотные крестьяне; как они были отчуждены от помещиков – немногочисленных образованных представителей сельской среды, ибо для помещиков сельский священник был человеком совершенно иного круга. Священникам, как правило, не было входа в круг образованных дворян, живших в деревне. А немногочисленные представители интеллигенции, земской интеллигенции воспринимали, как правило, духовенство опять-таки как чуждых им представителей такого архаичного церковного института. Это одиночество наших священников в деревне, их обреченность на пребывание в среде, им во многом чуждой, часто создавало большие проблемы для них самих и для их детей. И мечтой каждого сельского священника была мысль о том, чтобы их сыновья, получив образование в духовном училище, а потом в духовной семинарии, если они принимали священный сан, то, даст Бог, жили бы в уездном, а еще лучше – в губернском городе и совершали там свое служение. А уж в редких случаях мечталось о том, чтобы пройдя духовную академию, их дети вошли бы в элиту нашей Церкви – в епископат. Вот это чисто человеческое желание многих священнослужителей было дать своим детям иную, лучшую жизнь, а лучшей жизнью для них было даже
то, когда их дети, закончив семинарию, поступали в университет и становились просто врачами, юристами, учеными людьми, уже не знавшими в своей жизни этой тягостной атмосферы русской провинции.

И, конечно, Василий Иванович Беллавин был обречен на этот проторенный путь поповича: Торопецкое духовное училище, обучение с 1878 по 1883 год в Псковской духовной семинарии и поступление в 1884 году в Санкт-Петербургскую Духовную академию. Действительно, учился он прилежно, нравом обладал очень доброжелательным и спокойным. Хотя ему дано было странное прозвище «Патриарх», которое он получил еще в семинарии, совершенно нелепое по тем временам – кому могло прийти в голову тогда, на рубеже 70-80-х годов XIX века, что в России вдруг появятся Патриархи, которых не было уже почти двести лет. Но тем не менее прозвище это к нему пристало, хотя нередко семинаристы награждают друг друга и более выразительными и мрачноватыми прозвищами.

Его поступление в Санкт-Петербургскую Духовную академию совпало с одним из самых замечательных периодов в истории нашей духовной школы. Именно в это время инспектором нашей Духовной академии, а затем и ее ректором стал будущий митрополит Антоний (Вадковский). И при нем духовная школа, действительно, преобразилась. Речь шла не только о том, что достаточно высокое образование, которое давала Санкт-Петербургская Духовная академия, повышало свой интеллектуальный уровень. Владыке Антонию (Вадковскому) удалось сделать то, что, как правило, почти никогда не удается в духовных школах, а именно: он создал в ней атмосферу очень одухотворенную, очень искреннюю.

Вы, наверное, знаете, что одной из самых главных проблем любой духовной школы является то, что она должна не только образовывать, но и воспитывать. А для того, чтобы воспитывать молодых людей, нужно быть способными вникнуть в их внутренний мир, знать, что их волнует, о чем они думают, что они чувствуют. Чтобы это стало возможным, существует два пути. Либо преподаватели, воспитывающие своих учеников, должны быть людьми очень искренними, очень открытыми, очень авторитетными, и они должны добиться того, чтобы им поверили их ученики. Либо то, что гораздо проще – создать систему оповещения, осведомления о сокровенных помыслах учащихся для учащих. Вот почему фискальство, доносительство стало, увы, характерной чертой для духовных школ всех времен и народов.

Так вот, владыка Антоний (Вадковский) сумел переломить ситуацию. Будучи инспектором, отвечающим за дисциплину преподавателем, он добился того, чтобы студенты ходили к нему на исповедь. Немыслимо представить в иных ситуациях, чтобы к инспектору ходили на исповедь. Он пресекал атмосферу доносительства, атмосферу низкопоклонства по отношению к начальству, которая была очень характерна для духовных школ. Он пытался воспитывать в своих студентах чувство собственного достоинства и для этого старался привлекать достойных людей. Показательно, что когда он с 1887 года стал ректором Санкт-Петербургской Духовной академии, ее инспектором стал архимандрит Михаил (Грибановский), может быть, ведомый вам прототип героя рассказа Чехова «Архиерей», один из очень выдающихся русских архиереев, впрочем, довольно рано скончавшийся. И вот что показательно: в это самое время в нашей Духовной академии одновременно с будущим Патриархом учились будущий митрополит Антоний (Храповицкий), глава Зарубежной Церкви; другой будущий Патриарх, о котором мы с вами будем говорить – Сергий (Страгородский), и один из величайших наших иерархов ХХ века, будущий священномученик митрополит Кирилл (Смирнов). Вот такая плеяда великих иерархов, я не побоюсь этого слова, воспитанная в Санкт-Петербургской Духовной академии в это время была, конечно же, неслучайной. И попав в такого рода среду, и одухотворенную, и высококультурную одновременно, очень чуткий, очень живой выпускник провинциальной семинарии Василий Беллавин, конечно же, стал впитывать в себя эту высокую культуру мысли, культуру слова, культуру жизни, которая приоткрылась ему в нашей духовной школе.

Показательно, что занесло этого выпускника провинциальной семинарии на кафедру истории и разбора западных исповеданий, и свою кандидатскую диссертацию он посвятил янсенизму. Довольно экзотическая тема, связанная с одним из направлений католичества, проявившего себя именно во Франции в XVII веке. Собственно, Паскаль – вот один из представителей янсенизма. И очень трудно увязать вот этого провинциального выпускника семинарии – вспомните лицо его, напоминавшее, скорее, крестьянина, чем даже священника – и такую своеобразную, сложную тему. А надо сказать, что для того, чтобы писать на подобного рода темы диссертацию, нужно было уметь работать с западной литературой, владеть иностранными языками в рамках уже достаточно более широких, чем это было обычно. Во всяком случае, случилось так, что промыслительно уже в Академии Василий Иванович Беллавин начинает заниматься проблемами, связанными с инославием – то есть чем-то таким, что, казалось бы, не соответствовало его собственной ментальности, его собственной судьбы сына провинциального священника из русской глубинки.

Окончив академию, он решает отложить окончательное решение вопроса о своей дальнейшей судьбе. Он не ищет себе избранницу жизни, не принимает монашества, а направляется на преподавательскую работу в Псковскую духовную семинарию, где преподает французский язык в течение более чем двух лет. И только в ноябре 1891 года, будучи уже по тем временам уже достаточно зрелым, 26-летним человеком, он решает принять монашество. Казалось бы, ничего оригинального в этом не было. Конечно, протопресвитер Георгий Шавельский напишет в своих воспоминаниях, что любой мало-мальски умный студент академии, приняв монашество, был обречен на то, чтобы вскоре стать епископом. Действительно, ученые монахи, так называемые, это потенциальные кандидаты в епископы. И нередко честолюбие подвигало их на принятие пострига.

Вряд ли так было с молодым иеромонахом Тихоном – это имя он получил при пострижении. Но во всяком случае его дальнейшая судьба стала развиваться довольно обыденно, трафаретно с этой точки зрения. Короткое преподавание в той же Псковской духовной семинарии догматики и нравственного богословия, затем первая административная должность в марте 1892 года – инспектор Холмской духовной семинарии.

А с июля – уже ректор с возведением в сан архимандрита. Казалось бы, довольно успешное начало карьеры – в 27 лет он уже архимандрит. Но надо себе отдавать отчет в том, что Холмская духовная семинария, восстановленная незадолго до его появления там, представляла собой довольно печальное зрелище, тем более, что осуществлять подготовку священнослужителей нужно было для служения в крае, где православные люди были людьми второго сорта. Это были, в основном, крестьяне на Холмщине, дворянство – это, в основном, поляки-католики, а в городах доминировала еврейская буржуазия, а православными были именно крестьяне. Духовенство же на Холмщине во многом было секуляризовано, во многом было, в общем, низкого уровня и интеллектуального, и нравственного. Нужно было много трудиться, чтобы Холмская семинария смогла оздоровить ситуацию среди духовенства Холмщины, а это была, собственно говоря, составная часть Царства Польского.

Но здесь для будущего Патриарха открылась еще одна сфера его будущей жизни. Он столкнулся, сформировавшись, в общем-то, в русской православной глубинке, с проблемой инославия, с проблемой выстраивания отношений уже с представителями других этнических, религиозных групп в ситуации, когда, скажем, русские власти благоволили к польскому дворянству и не склонны были защищать интересы крестьянства. И тогда будущему Патриарху приходилось погружаться в решение очень разных проблем, не только религиозного, пастырского характера.

Но в течение пяти лет он довольно успешно осуществляет свою деятельность и в октябре 1897 года возводится в сан епископа Люблинского, викария Холмской епархии, оставаясь, собственно, на своем служении на этом рубеже православного и католического миров. Это было важно для него, ибо он обретал очень существенный опыт диалога с инославными и иноверными людьми, а такой диалог ему потом предстояло вести куда более интенсивно и в куда более непривычных условиях.

Связано это было с тем, что его 14 сентября 1898 года назначили епископом Алеутским и Аляскинским. Это назначение было, конечно, довольно экзотично. В XVIII веке появляются русские колонии на Аляске и даже в Северной Калифорнии. Туда прибывают и первые русские миссионеры – всем известен Герман Аляскинский, начинается проповедь православной веры среди эскимосов, алеутов и, почти совсем безуспешно, среди индейцев. Но, во всяком случае, православие появляется в этих местах еще в XVIII веке. Затем Северная Калифорния довольно быстро выпадает из сферы интересов российского правительства, а затем и Аляска продается Соединенным Штатам Америки. Но православные приходы там остаются, тем более, что православные начинают появляться в Америке в XIX веке и с северо-востока США в виде эмигрантов из Восточной Европы. И именно русские священнослужители оказываются в ситуации, когда им нужно окормлять как и привычных для них алеутов, так и в достаточной степени непривычных для них выходцев из стран Восточной Европы, приезжающих в США.

Конечно, это служение было в достаточной степени трудным для епископа Тихона. Дело даже не в том, что он, подобно героям Джека Лондона, путешествует на собаках по отдаленным приходам Аляски, пытается как-то активизировать церковную жизнь в Сан-Франциско. Дело было в том, что он ведь, будучи епископом, попал в ситуацию, совершенно для русского епископата немыслимую. Надо отдавать себе отчет, что в Русской Церкви, которая была интегрирована в систему государственной власти, должность епископа по существу была похожа на должность губернатора. Это была, конечно, ответственная должность, но даже административная сторона деятельности епископа была очень жестко регламентирована, определена. Государство обеспечивало Церкви значительную поддержку, но и ограничивало во многом инициативу не только духовенства, но и епископата. В конечном итоге, епископ чувствовал себя чиновником, поставленным на ту или иную епархию на определенное время, чиновником, который должен, исполняя указания Синода, синодальных чиновников, ожидать перемещения на другую, более престижную и богатую кафедру, и, в общем и целом, не должен, в частности, заниматься такого рода деятельностью как проповедь и миссионерство.

К сожалению, отличительной чертой нашей православной жизни было убеждение в том, что всякий русский человек, родившийся в православной семье, уже является православным. В младенчестве его крестили, в каком-нибудь учебном заведении, в котором он пребывал, его худо-бедно учили Закону Божию. А если он не учился, то каким-то православным обычаям он научался в своей семье. А для простеца бытового исповедания своей веры вполне достаточно. Миссионерство не было популярно в Русской Православной Церкви, тем более в русских епархиях.

Здесь ситуация была совершенно иной. Но самое главное отличие заключалось в том, что в Соединенных Штатах Америки Церковь была отделена от государства. Это соблюдалось достаточно строго, и никакой поддержки со стороны государства русские епископы, как и другие религиозные деятели США, получить не могли. И епархия существовала только постольку, поскольку ее готовы были поддерживать своими усилиями прихожане. А таковых было не так уж много. Достаточно быстро в этой ситуации, когда епископ Тихон оказывается перед необходимостью самостоятельно решать очень многие проблемы, проблемы, которых у него никогда не было бы, служи он в русской епархии. И решать их именно самостоятельно, без всякой оглядки на государственную власть.

Епископ Тихон принимает очень верное решение: он видит всю тупиковость развития православной жизни на Аляске и на Алеутских островах. Да, там, безусловно, существует стабильное ядро православных, прежде всего алеутов, а не англоязычных американцев. Но Сан-Франциско – это город, в котором перспективы появления достаточно большого количества православных нет, а вот северо-восток, Нью-Йорк – это город, в котором число православных эмигрантов растет достаточно ощутимо. И он переносит кафедру из Сан-Франциско в Нью-Йорк, меняет в 1900-м году название своей епархии на Алеутскую и Североамериканскую и начинает активную работу по распространению православной веры уже не среди немногочисленных русскоязычных американцев, а среди всех тех американцев, которые либо являются православными христианами – а кто это прежде всего? Это сербы, болгары, румыны, арабы православные с Ближнего Востока, греки, конечно же, но которые, в общем и целом, ощущают себя уже американцами.

Он понимает, что будущее его епархии – это Американская Православная Церковь. И тогда он решается на очень неординарный шаг. С одной стороны, он делает то, что привычно русским архиереям – он строит Никольский собор в Нью-Йорке. А, с другой стороны, спешно осуществляет перевод богослужения на английский язык, понимая, что православное богослужение на английском языке сможет объединить под сводами православных храмов, весьма немногочисленных, всех православных американцев. Он открывает десятки храмов, но нужно отдавать себе отчет в том, что часто эти храмы было храмами только по названию – это были просто здания, передававшиеся Русской Церкви, общинам, которые организовывались православными эмигрантами. При нем появляются первые монастыри, что было редким явлением – не было до него монастырей за все предшествующее десятилетие. Он открывает сначала в Кливленде духовное училище, затем в Миннеаполисе – духовную семинарию. Он понимает, что нельзя полагаться лишь на присылаемых из России священнослужителей, которые очень тяготились пребыванием в Америке. Для русских священников, может быть, сначала даже с интересом отправлявшихся в США, через несколько лет их служение становилось невыносимым и тягостным. Слишком жива была еще религиозная жизнь в России, слишком развиты они были для того, чтобы с легкостью оторваться от своих корней. И многие из них ощущали себя на американских приходах временно пребывающими. Такие священнослужители, конечно же, не могут созидать полноценной церковной жизни, обращенной на будущую перспективу. Нужно было искать ставленников из числа американцев, американцев разных национальностей, объединенных православным богослужением на английском языке. Что, в общем-то, епископ Тихон и делал. Впоследствии семинария в Миннеаполисе окажется в Нью-Йорке и станет Свято-Владимирской духовной семинарией, по сей день вам, наверное, известной по названию. Это семинария, в которой будут преподавать протоиерей Георгий Флоровский, протопресвитер Александр Шмеман и так далее. Сейчас, надо сказать, из связанных с Россией богословских учебных заведений эта семинария наиболее приличная, хотя и находится в глубоком кризисе.

Но тогда все шло по нарастающей, и что самое главное, епископ Тихон очень активно занимался миссионерской деятельностью. Так в результате его деятельности 40.000 карпато-россов, униатов, вернулось в лоно Православной Церкви. Но самое главное – он отдавал себе отчет в том, что для того, чтобы быть конкурентно способным – употребим такое непривычное слово – в условиях американского религиозного плюрализма Православная Церковь должна была быть очень активной, должна была заниматься церковным просвещением. Вот почему он строит не только и не столько храмы, сколько прежде всего открывает духовные школы, приходские школы, которые занимаются активной миссионерской работой.

Он понимает, что Америка – страна неправославная, что православные будут оставаться ничтожным меньшинством, и пытается это меньшинство сделать активным, способным делать свой выбор. В России ведь ситуация была другой, и казалось само собой разумеющимся для русского быть православным, хотя это православие могло ограничиваться исполнением лишь внешней бытовой, ритуальной стороны богослужения. Здесь же нужно было бороться за каждого, даже родившегося в православной семье, американца. Нужно было доказывать ему, что православная церковная жизнь может дать ему гораздо больше, чем протестантская. Нужно было научать людей делать свой выбор осознанно и определенно. Отсюда такое подчеркивание активной миссионерско-просветительской деятельности. Это мы живем в иллюзии, что в глубине души всякий русский человек – православный, даже когда он собственные храмы разрушает – это все от того, что ему не безразличен вопрос о Господе Боге. Вот отчего мы пострадали в 90-е годы: нам казалось, что нам не дают открывать храмы, и поэтому нам так плохо. А вот дадут нам храмы открыть – народ сразу свое потаенное, врожденное православие и проявит, в эти храмы придет. А народ не пришел, большая часть народа так и не пришла. Она заходит, может быть, в храмы, но православной не становится, православной практикующей массой – этого нет.

Здесь, в Америке, таких иллюзий не было, поэтому Церковь епископа Тихона – это были, прежде всего, люди, которые привлекались для того, чтобы создавать вот те самые православные общины, на попечении которых и были те самые храмы, которые строились. При этом епископ Тихон идет по очень неординарному пути. Он понимает, что нельзя игнорировать национальную специфику его пасомых. Вот почему в 1905-м году он направляет в Синод проект превращения его епархии в будущем в автокефальную Церковь, в которой даже должны были быть епископы викарные по этническому принципу – грек, серб, болгарин, араб. Этот очень неожиданный проект очень удивил Синод: как это так, Североамериканская епархия станет автокефальной Церковью? Это немыслимо! Но вы знаете, что такая Церковь все равно появилась и была нами признана в 1971 году. Тогда было дико представить себе, что из Североамериканской епархии появится автокефальная Церковь – а вот Тихон предвидел это еще тогда. Тогда же в Синоде его идея не была принята. Но он, отдавая себе отчет в том, что в Синоде очень плохо понимают специфику его епархии, продолжал делать то, что считал нужным. И сделал то, о чем как раз в это время велась весьма оживленная дискуссия в Русской Православной Церкви, а именно: он решил регулярно проводить в своей епархии соборы – собрания представителей духовенства и мирян, о чем еще только мечтали в Русской Церкви в это время. В это время шла дискуссия – будет ли у нас собор, нужно ли созывать собор или нет.

Он ввел новый приходской устав, не похожий на приходской устав, существовавший в Православной Российской Церкви. Новый приходской устав предусматривал за приходом установление юридического лица и право владения недвижимым имуществом. Вы скажете: а как же так? Неужели у русских приходов в России не было права юридического лица и права владеть недвижимостью? В полном смысле этого слова не было. Именно в его время начинает складываться система, которая и по сей день положительно отличает многие православные приходы за границей от приходов наших. Там приход, по существу, сам отвечает и за своего священника, и за свое существование. Но зато этот приход и поддерживает священника. Священник дорожит своими прихожанами, без них он мало что может. Община играет очень важную роль в выборе того священника, который присутствует на приходе. И епископ очень осторожно может лишь рекомендовать сменить того или иного священника, потому что не будет активной работы прихожан и деятельности по созиданию прихода, и приход начнет распадаться.

Американское законодательство все права передавало ведь приходам. И в этой непривычной для себя ситуации Тихон понял, что нужно идти, исходя из местных условий. В результате в 1907-м году он провел первый собор, обратим на это внимание, «Русской Православной Греко-кафолической церкви в Америке». Так теперь стала называться его епархия. В Синоде были достаточно умны, чтобы не подозревать его в желании стать предстоятелем новой автокефальной Церкви. Он получил титул архиепископа в 1905-м году, но в 1907-м году он был переведен в Россию, оставив после себя более ста приходов, сто тринадцать приходских школ – обратите внимание: приходских школ больше, чем приходов; четыре журнала на разных языках и около четырехсот тысяч прихожан.

В ХХ веке ситуация в Америке будет меняться, там будет появляться огромное количество православных юрисдикций. И сейчас, конечно, мы являем довольно печальное зрелище в США, мы, почти как протестанты, существуем в огромном количестве не связанных между собой направлений. Дробление по юрисдикциям, которое началось в ХХ веке, конечно, ослабило позиции Православия в США. И, тем не менее, мы должны признать, что самой крупной православной Церковью в Америке все-таки остается автокефальная Американская Православная Церковь, в которой потом служили отец Александр Шмеман, отец Иоанн Мейендорф. Эта церковь возникла на основе той самой епархии, которую возглавлял епископ Тихон.

Ну а он, вернувшись в Россию, попал на одну из самых примечательных кафедр, богатой и историческими традициями, и материальным имуществом не обделенной – на Ярославскую кафедру. В это время ему было 42 года, то есть он был еще достаточно молодым иерархом, молодым архиепископом. Оказавшись в Ярославской епархии, он вернулся в привычную и дорогую ему русскую православную среду. И Господь в это время свел его с очень выдающимися нашими иерархами. Его викарным епископом стал епископ Рыбинский Иосиф (Петровых), будущий выдающийся наш иерарх, правящий архиерей, один из главных оппонентов будущему Патриарху Сергию. А келейником его был иеромонах Серафим (Самойлович), будущий священномученик, архиепископ Серафим, также один из главных оппонентов митрополита Сергия (Страгородского). Это были, действительно, выдающиеся церковные иерархи в будущем, которые будущего Патриарха Тихона хорошо знали и которым он доверял.

Его пребывание в Ярославле было по-своему трагикомическим. Он столкнулся с тем, что уклад жизни нашего православного духовенства, действительно, во многом не соответствовал требованиям современной церковной жизни. Духовенство было довольно косно, не склонно было заниматься активной просветительской деятельностью. Оно жило в этой блаженной иллюзии, что на Святой Руси все уже давно настолько православно, что ничего делать не надо – достаточно только совершать привычный круг богослужений, привычный круг треб, и этим все ограничивается. Архиепископ Тихон – благо уже американский образ жизни его достаточно «растлил» – начинает энергично ездить по епархии, посещать приходы. А ведь это всегда вызывало ужас у наших священников – приезд архиерея, сочетание праздника и катастрофы. Столь же трепетали и так воспринимали поначалу и архиепископа Тихона, который, например, отменил такой благочестивый обычай, как полагание священником трех земных поклонов перед правящим архиереем. Это было странно, это было дико. Пошли разговоры о том, что в Америке, видимо, владыка потерял понимание святости архиерейского сана, если считает ненужным подобного рода приветствие со стороны православного духовенства.

Он прекратил практику поборов среди духовенства. Но, не требуя с них денег, он одновременно настаивал на их активной работе проповеднической и просветительской. Он не давал покоя ярославскому духовенству, в достаточной степени успокоенному. У кого-то это встречало понимание, у кого-то отторжение. Но все проблемы он ухитрялся разрешать прежде всего своим довольно смиренным и кротким нравом. У него вообще был в чем-то очень выразительный характер. Он был человек, склонный к такой, знаете ли, самоиронии, часто смеялся, шутил. Он был очень живым человеком для того, чтобы стать типовым архиереем. И вот эта живость его характера, конечно, помогала многим из тех, кто не понимал, чего новый владыка от них хочет, все-таки отзываться на какие-то его начинания.

Во всяком случае, надо сказать, что Ярославская епархия при нем весьма оживилась, хотя в каком-то смысле слова он оставался, безусловно, архиереем своего времени. Он даже согласился принять свое членство в «Союзе русского народа». Это крайне правая монархическая организация очень любила записывать в свои ряды представителей духовенства. Были, конечно, иерархи, которые категорически отказывались от этого; были те, кто относился к этому спокойно, как он; а были такие, которые, в общем, рьяно участвовали в деятельности этой организации. Архиепископ Тихон по своей ментальности был очень далек от идеологии «Союза русского народа». Конечно, он был монархистом, но его монархизм отнюдь не принимал таких агрессивных форм, какие предполагались «Союзом русского народа». Но вот это членство в «Союзе русского народа» ему потом будет постоянно припоминаться большевиками.

А далее происходит очень интересное назначение – назначение, связанное с тем, что у него был опыт работы в западном крае, еще в качестве архимандрита и викарного епископа. Его направляют на Литовскую Виленскую кафедру 3 января 1914-го года. Что ж, опыт служения в западном крае был, был опыт служения в США – то есть он умел строить отношения с инославными. И, конечно, это было по-своему обоснованное назначение, хотя для него было довольно грустно покидать Ярославскую епархию. Показательно, что на Ярославскую епархию вместо него был назначен архиепископ Литовский и Виленский Агафангел (Преображенский). Произошла такая своеобразная рокировка двух епископов. И вот они встретились друг с другом. Это была по-своему примечательная встреча. Во-первых, это были люди разные, друг на друга не похожие. Но, встретившись друг с другом лицом к лицу, познакомившись с состоянием епархий друг друга, они почему-то исполнились друг к другу взаимного расположения. Расположения настолько глубокого, что в тяжелейший момент своего ареста в 1922-м году именно митрополита Агафангела (Преображенского), продолжавшего оставаться на Ярославской кафедре, Патриарх Тихон назначит своим Местоблюстителем – чем, конечно же, обречет его на исповеднический путь. Так что нужно запомнить эту встречу двух выдающихся русских иерархов, которым предстояло вместе идти тем крестным путем, каким шла вся Церковь. Идти в первом ряду этого крестного пути.

Его пребывание на Литовской и Виленской кафедре было недолгим. Летом началась Первая мировая война, и в связи с наступлением немецких войск архиепископ Тихон осенью 1914-го года был эвакуирован в Москву. В Москве он оказался в довольно сложном положении. Да, с 1915-го года он будет присутствующим членом Священного Синода, но, в принципе, он оказался оторванным от своей епархии. Что оставалось ему делать? Никакой административной деятельности не было, а была деятельность чисто богослужебная и пастырская. Он просто служит в храмах Москвы, служит в течение нескольких лет, являя себя москвичам как именно пастырь, хотя и в архиерейском сане.

Москва была городом с особыми традициями. Она всегда находилась в оппозиции к синодальному Петербургу, именно в церковной оппозиции. Достаточно вспомнить, что именно Москва стала центром сопротивления Распутину и его влиянию на церковную жизнь. Такими столпами этой оппозиции были такие люди, как Великая княгиня Елизавета Феодоровна, обер-прокурор Самарин, который короткое время, впрочем, занимал эту должность. В Москве были очень активные, сильные приходы. На этих приходах было немало высокообразованных представителей православной интеллигенции. Очень сложно было очаровать собой Москву. Но это архиепископу Тихону удалось – ему, вот такому, каким он был: очень открытому, очень искреннему, очень доброжелательному. И вот это объясняет то странное обстоятельство, что во время выборов московского митрополита летом 1917-го года именно его и изберут на эту самую кафедру – настолько он сумел за два года Москву убедить в своем духовном качестве.