Мы уже с вами говорили о том, что начавшиеся в начале 1948 года новые гонения на Церковь, сопровождавшиеся и закрытием храмов, и репрессиями по отношению к духовенству, предполагали от Церкви прежние действия.

Церковь пыталась доказать свою полезность коммунистическому государству международной деятельностью и, конечно же, подчеркивала где только возможно свою безусловную лояльность. И вот отсюда это двусмысленное ощущение жизни, которое, конечно же, испытывал и Патриарх Алексий (Симанский). Он, действительно являвшийся очевидцем, а иногда и становившийся жертвой, если вспомнить его трехлетнюю ссылку, религиозной политики коммунистического режима, теперь оказывался в этом двусмысленном положении. Сталин вновь вернулся к политике подавления Церкви, а Патриарх Алексий в ноябре 1952 года получил свой второй орден Трудового Красного знамени, не будучи в состоянии никакими трудами остановить подавление церковной жизни в стране.

Давайте попробуем погрузиться в атмосферу 1952 года. Я предоставляю слово митрополиту Николаю (Ярушевичу), второму из остававшихся в живых архиереев, который прошел вместе с Патриархом Алексием (Симанским) весь страшный путь, по которому шла Московская Патриархия, начиная с 20-х годов.

Я уже говорил с вами о том, что это были люди, в чем-то очень отличавшиеся друг от друга. У них были довольно сложные между собой отношения. Но испивший чашу многочисленных компромиссов митрополит Николай оставлял за собой некое право быть архипастырем в своих проповедях. Проповеди его, действительно, были в некотором смысле выдающимися. Патриарх Алексий Первый не обладал таким риторическим даром. Хотя, как отмечали некоторые современники, чем больше им приходилось слышать проповедей митрополита Николая, тем больше их поражало в них, наряду с такой риторической завершенностью, совершенством, духовная бессодержательность. Трудно было понять, о чем эта проповедь по существу. И, наверное, это была своеобразная расплата выдающегося проповедника за то, что ему приходилось говорить и писать – да, надо думать, в попытке сохранить церковную жизнь – многие годы.

Итак, статья митрополита Николая (Ярушевича), которая прозвучит особенно актуально сейчас – «Голос свидетеля» в «Литературной газете» за 6 марта 1952 года. Действительно, репрессии все нарастают. Сталин проводит репрессии не только по отношению к Церкви, он проводит репрессии в целом в стране, готовится полная ротация коммунистических кадров, что, собственно, и побудило спасавших свои жизни членов Политбюро избавиться от Сталина. Как вы, наверное, знаете, историки до сих пор спорят, каковы же были подлинные обстоятельства смерти Сталина, было ли это убийство, была ли это естественная смерть. А была ли это – и, скорее всего, эта точка зрения справедлива, смерть от неоказания помощи, потому что целые сутки Сталин был лишен возможности получать медицинскую помощь. И это была позиция членов Политбюро, таким образом спасавших свои жизни.

Вот такая была атмосфера в стране, в которой Церковь находилась, увы, на переднем краю всех треволнений и всех потрясений. И вот в это время появляется «Литературная газета», в которой – статья митрополита Николая (Ярушевича) «Голос свидетеля». Он как член Комиссии по расследованию немецко-фашистских преступлений – даже злодеяний, как она называлась, делится своими впечатлениями о том, какой клевете подвергается его Родина на Западе в связи с тем, что вновь начинают говорить о Катынском деле.

Мы с вами не так давно имели возможность поразмышлять об этой истории. Можно предполагать, конечно, что митрополит Николай (Ярушевич) действительно считал, что, подписывая акты Государственной комиссии, не идет против правды. Но трудно в это поверить.

Но даже если это было так, как это все рассматривается с точки зрения вечности? А ведь любой архиерей должен каждое свое слово соизмерять с высшим смыслом, с высшей истиной.

Нам понятно, что эти слова – правильные с точки зрения господствовавшей идеологии – произносит человек, которого, если не в прямом, то в переносном смысле, взяли за горло. Он пытается спасти – не себя даже, а ту Церковь, ради которой он уже столько раз шел на компромисс. Но это ли средство спасения?
И тогда же, в разгар войны в Корее – вы помните, что была попытка захватить Южную Корею с помощью китайской армии, она была предпринята при благословении Сталина Ким Ер Сеном, северо-корейским диктатором. Но войска ООН не дали захватить Южную Корею, поэтому сейчас и существует две Кореи, очень непохожие одна на другую. Но и до Кореи митрополиту Николаю было дело в это время. Хочу подчеркнуть, что он как глава Отдела внешних церковных сношений был главным ответственным за церковную дипломатию, ему поручались наиболее важные выступления в этом отношении. Патриарх Алексий по этому поводу мог хранить молчание. А митрополит Николай писал:

Никакой бактериологической войны, естественно, не было. Американские войска были основным контингентом войск ООН, там были и другие вооруженные силы. Именно ООН не позволило захватить Южную Корею. И в конце концов преемникам Сталина пришлось пойти на мирные переговоры.

Это говорилось тогда, когда, если от чего и негодовали по-настоящему митрополит Николай и Патриарх Алексий, так это от того, что творилось здесь по отношению, конечно же, к Русской Православной Церкви. Но возмущаться этим они не могли. Когда погружаешься в атмосферу страны тех лет, становится понятнее, почему же пройдут потом десятилетия, и мы вдруг почувствуем, что любое слово, даже самое глубокое, искреннее, выстраданное, не отзывается в наших сердцах. Мы по существу отвыкли от того, чтобы принимать слово всерьез, даже слово, исходящее подчас из уст пастырей. Потому что – как можно было реагировать на эти слова, когда возмущаться эти архиереи должны были бы другими явлениями, происходившими вокруг. Но иного пути, как я уже сказал, не было.

Смерть Сталина поставила нашу Церковь в очень сложное положение. С одной стороны, это, действительно, была смерть, которая не могла не привести к большой деморализации всего партийного аппарата. Да, их потенциального палача не стало – но кто же придет к власти? Возникла новая фигура, перед которой трепетали все, – это фигура Берии. И теперь основные члены Политбюро готовы были сплотиться в борьбе против него.

В этот момент начавшейся борьбы за власть ситуация вокруг Церкви могла измениться. Не та это была проблема, чтобы уделять ей много внимания в такой ответственный для партийной номенклатуры момент. Но когда Сталин умер, многое оставалось неясным. Казалось, что дух Сталина все равно присутствует в стране, и оставшиеся у власти его преемники, прошедшие с ним многие годы и ничем от него, конечно же, не отличавшиеся, так или иначе будут продолжать этот самый культ
Сталина поддерживать. Тем более что значительная часть нашего народа, во всяком случае, по Москве это было видно очень явно Патриарху Алексию, готова была со слезами прощаться со своим палачом – палачом даже, может быть, собственных подчас родителей, собственной страны. Как можно было выступить в этой ситуации, в тот момент, когда вся страна, по крайней мере, внешне, оплакивала Сталина, и в ГУЛАГе находились те, кто готов был скорбеть, что не знавший о том, как их незаслуженно осудили, Сталин не вовремя умер и не успел разобраться в их личном деле? Тем не менее, страна по-разному переживала эту смерть, но Патриарху Алексию не оставалось ничего, кроме как пойти на формальное нарушение определения Поместного Собора 1917-18 годов, которое налагало отлучение от Церкви на всех тех, кто осуществляет гонения на Церковь и осуществляет убийства невинных людей. Речь шла тогда, конечно, о руководстве большевистского режима, захватившего тогда власть в стране. Эту анафему никто не отменял по сей день. И, тем не менее, в Патриаршем соборе в день похорон Сталина была отслужена панихида, на которой свое слово сказал уже не митрополит Николай, а Патриарх Алексий.

Обратите внимание: поминовение его по имени-отчеству соответствует поминовению государей. Только государей так поминали в Церкви.

Опять-таки нельзя не вспомнить той семьи, в которой родился Патриарх Алексий, и того жизненного пути, который он прошел до 1917 года, и уж тем более того жизненного пути, по которому он шел после революции, чтобы задуматься над тем – а что же он должен был испытывать, произнося эти слова? Были ли они искренними или нет? Вот вопрос, который, наверное, каждому из нас следует задать: что лучше – если они были искренними или если они были не искренними? Вы знаете, я прихожу к выводу, что лучше, чтобы они были не искренними. Потому что, если бы они были еще и искренними, то это говорило бы просто о состоянии духовной прелести. Но я не могу поверить в то, что такой человек, каким был Алексий Первый, мог искренне говорить такие слова, тем самым, по существу, попирая тех, кого, конечно же, он не мог поминать в своих молитвах велегласно, кому он был обязан многим в своей жизни – тем, кто вошел в число новомучеников и исповедников Российских. Я все-таки думаю, что он был неискренен тогда. Это, конечно, тоже большой грех для Предстоятеля Церкви – быть неискренним. Но все же гораздо большим грехом было бы, если бы он подобного рода образом отрекался от Христа и от тех, кто во имя Христа принимал от этого человека муки и смерть.

Слова были сказаны, Сталин был упокоен в Мавзолее. А в отношении к Церкви наступила некая пауза. Пауза, которая была нарушена в июне 1953 года, когда председатель Совета по делам Русской Православной Церкви генерал-майор госбезопасности Карпов обратился в ЦК ВКП(б) с предложением расширить полномочия Совета по делам Русской Православной Церкви, дать ему право открывать без санкции правительства хотя бы 25 храмов в год, дать право обращаться в обкомы партии по фактам административных злоупотреблений по отношению к Церкви, решать вопросы, связанные с издательской и хозяйственной деятельностью Патриархии.

Вы скажете: пустяковые вопросы. Но для Карпова это был своеобразный пробный шар. Более того – он даже просил снизить налогообложение духовенства. Карпов подчеркивал, что он чувствует неправильное отношение и явное недоверие к нему со стороны соответствующих органов, где он работал раньше. Это кстати, говорит о том, что по-прежнему органы госбезопасности осуществляют главный надзор над церковной жизнью. Карпов так действовал неслучайно. Он был человеком с развитым инстинктом выживания, иначе бы не остался в живых в аппарате НКВД в свое время. И он почувствовал, что его ведомство, которое, в общем и целом, в условиях начавшихся против Церкви репрессий, рисковало не только быть распущенным, но и подвергнуться в свою очередь тоже репрессиям за недостаточную борьбу с религией, теперь получает возможность активизироваться.

Да, все его предложения были отвергнуты Отделом пропаганды и агитации, который в ЦК курировал Церковь. Обратим на это внимание: в ЦК партии церковную политику курировал Отдел агитации и пропаганды. Но, по крайней мере, ведомство Карпова не было распущено, и никаких санкций по отношению к нему не последовало.

Седьмого июня 1954 года появилось Постановление ЦК «О крупных недостатках в научно-атеистической пропаганде и мерах ее улучшения», подготовленное, в частности, Сусловым, который так и останется непримиримым противником Церкви на всю последующую жизнь. В Постановлении говорилось о том, что недостаточно ведется атеистическая пропаганда.

Казалось бы, политика государства здесь не должна была бы измениться. Но это было не так. Аресты прекратились. И хотя бериевская амнистия 1953 года не коснулась представителей духовенства, арестованных с конца 1948 года, но новых арестов все-таки не было. В сентябре 1954 года в СССР приехал Антиохийский Патриарх. Конечно, надо полагать, что его беседы с Патриархом Алексием Первым, которые происходили, безусловно, под контролем властей, все-таки имели и какую-то прикровенную сторону. Потому что, несмотря на то, что он получил 220 000 рублей и 35 000 долларов за дальнейшее содействие советской дипломатии на Ближнем Востоке, он заявил о том, что это будет возможно, если буду прекращены перегибы в отношении Церкви, поскольку это выбивает, как он попросту выразился, «все козыри и затрудняет нашу работу по сближению между нашими Церквами и народами».

Безусловно, не героизм Антиохийского Патриарха, а просьбы Патриарха Алексия как-то повлиять со своей стороны на ситуацию, когда она давала для этого какие-то возможности, убедили его выступить именно так. И надо сказать, что вскоре, 10 ноября 1954 года, появляется постановление ЦК КПСС «Об ошибках в проведении научно-атеистической пропаганды среди населения». Те, кто постарше, помнят все эти партийные постановления, в которых, в общем-то, ничего и понять-то было невозможно, по существу, вроде бы все об одном и том же. Но там были нюансы, которые подчас радикально сказывались на жизни людей. Здесь мы читаем те же самые мало что говорящие слова: «ошибки в антирелигиозной пропаганде в корне противоречат политике Коммунистической Партии в отношении к религии и верующим, являются нарушением неоднократных указаний Партии о недопустимости оскорблений чувств верующих». Это мягко сказано, имея в виду то, что происходило на практике. Но, тем не менее, это все же некая критика. И в результате не только прекращаются репрессии.

С 1955 по 1957 год наступает самый спокойный для Русской Православной Церкви период ее существования в послевоенное время. Происходит амнистия практически всех остававшихся в живых репрессированных священнослужителей в 1957 году. Интересна статистика храмов в это время. Если к концу 1948 года у нас было 14 477 храмов, то к концу 1954 года их число сократилось до 13 422, то есть на тысячу. Это в тот самый период позднесталинских гонений на Церковь. А здесь ситуация меняется, и число храмов даже несколько возрастает к 1957 году до 13 477. То есть храмы какие-то продолжают закрывать, но в то же время какие-то и открывают – причем в большем количестве, чем закрывают. Это был очень важный момент.

Кроме того, очень существенно было для Сталина в последние годы его правления добиться уменьшения количества духовенства. И это ему, в общем, удалось. Если в 1949 году у нас было 13 484 священнослужителя, то к концу 1953 года их уже было 11 912. Конечно, это ничтожная цифра, имея в виду масштабы страны. И как раз после 1954 года количество клира у нас несколько выросло и достигло к 1957 году 12 288.

А за каждым конкретным человеком стояла конкретная судьба, и каждый клирик имел особую ценность для Патриарха Алексия. И не потому, что он был уж такой сердобольный, открытый для общения с каждым клириком. Многие клирики предпочитали, вдохновенно поминая его в храме, не встречаться с ним при жизни. Для них это был человек, с которым, действительно, было непросто общаться. Особенно весьма уже опростившимся клирикам советского времени. Да, они видели в нем как будто вышедшего из прошлого величественного барина, очень не похожего на советских начальников, но одновременно и того, кто, наверное, мало походил в их сознании на патриархального первосвятителя. Но как бы то ни было для него клир был очень значим, и в тех условиях, когда кандидатура уже каждого священнослужителя обсуждалась на местах с уполномоченным по делам религий, любой новый клирик – это был уже успех. Успех, может быть, не очень значительный, но все же довольно важный.

Трудно сказать, в какой мере Патриарх Алексий Первый оценил как безусловно судьбоносный 1954 год. Во всяком случае, ситуация для Церкви изменилась в благоприятном направлении, и теперь казалось, что возникла перспектива развития церковной жизни уже в условиях, когда уже можно будет как-то активизировать свою деятельность. Период этот оказался, действительно, очень непродолжительным.
Мне бы не хотелось довольно много рассказывать о том, как происходила борьба за власть в советском руководстве. Вы все помните, что, ликвидировав довольно быстро Берию, вместе со своими сподвижниками – Маленковым, Молотовым, – Хрущев продолжил борьбу за власть. И в конечном итоге утвердился у власти сам в 1956 году. Двадцатый съезд стал временем, когда он окончательно укрепился у власти и мог уже с легкостью оттеснить на периферию своих сподручных по расправе над Берией и, одновременно, конкурентов.

Тысяча девятьсот пятьдесят седьмой год стал переломным. Кстати сказать, в этом году передали Троицкий собор Александро-Невской лавры церкви. Казалось бы, год не сулил никаких неблагоприятных перемен, но, тем не менее, они наступили именно в конце 1957 года. Конечно, трудно было и Патриарху Алексию в том числе уловить эти новые флюиды, которые исходили сверху. Тем более что в мае 1958 года в Москве происходило празднование по поводу сорокалетия восстановления Патриаршества. Это была опять-таки внешнеполитическая акция, акция, которая, как и фестиваль молодежи и студентов, проведенный в Москве примерно в это же время, призван был явить миру новый образ советской страны. Конечно, Патриарх не мог эту самую сорокалетнюю годовщину не использовать в качестве еще одного такого шага, когда бы Церковь могла помочь советской дипломатии.

Надо сказать, что на это празднование съехалось столь же много представителей Поместных Православных Церквей, как и на годовщину провозглашения автокефалии Русской Православной Церкви в 1948 году. Были делегации 12 Поместных Церквей, кроме Иерусалимской и Кипрской. Опять была предпринята попытка, вопреки протестам Константинопольской и Элладской Церквей, убедить делегации Церквей подписать ряд так называемых миротворческих документов, которые как бы оправдывали политику Советского Союза и рассматривали Запад как источник агрессии. Показательно, что именно Константинополь и Элладская Церковь, находящиеся в странах, где не было коммунистических режимов, выступили против подобного рода предложений.

Тогда же Патриарху Алексию удалось – это было беспрецедентно – добиться своей первой (впрочем, и последней) встречи с Хрущевым, которая произошла 17 мая 1958 года. К сожалению, мне не доводилось – да и есть ли они? – видеть фотографии этой встречи. Но вы все представляете себе Хрущева, может быть, не так хорошо – Патриарха Алексия. Но смотря на них, можно было, с одной стороны, порадоваться
тому, насколько же Предстоятель Русской Церкви выигрышно смотрится на фоне Председателя Совета министров СССР: действительно, барин и холоп, даже если убрать всю архиерейскую атрибутику.

А, с другой стороны, когда я размышляю об этой, так и не исчезнувшей в Патриархе Алексии Первом, привычке подчеркивать свое аристократическое происхождение – манерами, интонациями, словами… Простите, я опять отвлекусь, но уж очень живая деталь. Рассказывал мне протоиерей Валентин Чаплин (не путать с протоиереем Всеволодом Чаплиным), это очень старый московский священник, прошедший войну, который в те годы был врачом-фониатором, а, с другой стороны, знатоком церковного пения и даже кандидатом искусствоведения. Его пригласили к Патриарху Алексию провести осмотр. Конечно, ему как архиерею приходилось на богослужении напрягать голосовые связки. Отец Валентин был очень смущен – тогда он был еще мирянин. Вы представьте себе: в 50-е годы встреча с Патриархом! И он вспоминает, что «как только я вошел, я сразу почувствовал все свое ничтожество на фоне этого человека, из которого источалось достоинство». Буквально одним из первых вопросов к нему был вопрос: «Не из рода ли Вы Чаплинских?» А он как раз был из рода Чаплинских, и он ему об этом рассказал. И сразу почувствовал, как к нему смягчился Патриарх – к своему собрату, так сказать, по российскому, с польскими корнями, дворянству.

И вот – встреча с Хрущевым. Конечно, эта встреча предполагала попытку наладить какой-то человеческий контакт. Конечно, речь шла о том, чтобы государство оказало помощь Русской Православной Церкви – в частности, в финансировании деятельности братских православных церквей на Востоке, которые должны были поддерживать и советскую политику. Просьба сводилась к тому, чтобы государство выплатило 40 000 долларов Александрийскому Патриарху вместо 20 000, о которых первоначально шла речь, чтобы Болгарскому Патриарху выплатить 300 000 левов. Это, такой, в общем, прагматичный разговор был важен не сам по себе. Для Патриарха Алексия было важно, чтобы Хрущев оценил важность встречи представителей Православных Поместных Церквей. Поэтому он пытался убедить его в том, что, коль скоро невозможно подписать пространный, подготовленный в Совете по делам Русской Православной Церкви документ, который, так сказать, оправдывал «миролюбивую политику Советского Союза», то нужно ограничиться кратким документом, который подготовили в Отделе внешних церковных сношений – конечно, при участии советских чиновников, которые постоянно вкраплялись в структуру Отдела внешних церковных сношений. И у этого краткого документа больше шансов быть подписанным. Хрущев согласился. Вдохновленный этим согласием, Патриарх стал просить его разрешить открытие новых храмов, создать Патриаршую типографию, смягчить антирелигиозную пропаганду. Хрущев дал ему уклончивые ответы и, видимо, подобно Сталину, решил подождать, насколько успешным будет вот это новое всеправославное мероприятие в Москве.

Надо сказать, что 20 мая «Воззвание к христианам всего мира о борьбе за мир» подписали, но подписали только девять делегаций. Мало того, что его не подписали Константинопольская и Элладская Церкви, но его не подписала даже Сербская Церковь. Но тут уже сказывались сложные отношения с Югославией, с Иосипом Броз Тито, хотя как раз Хрущев стремился эти отношения несколько нормализовать.

Надо сказать, что 1958 год стал годом, когда Хрущев все-таки сделал свой окончательный выбор. За этим выбором стояли разные мотивы. Надо сказать, что, действительно, Хрущев в каком-то смысле слова был человеком догматического склада. Он, действительно, в какой-то момент поверил, что ему удастся построить коммунизм. А коль скоро это так, то какая может быть Православная Церковь в коммунистическом обществе?

Когда утописты пытаются что-то построить, они, в основном, что-то разрушают – потому что строительству утопий всегда что-то мешает. Это «что-то» надо разрушить – тогда утопия построится. И всегда они нечто разрушают, но ничего при этом не строится. Вот так получилось и у Хрущева: коммунизм надо строить, но этому может помешать, в частности, Церковь. Поэтому надо начать не со строительства коммунизма, а с окончательного разрушения Церкви.

Конечно, времена уже были другие. И мы должны себе отдавать отчет в том, что Хрущев, действительно, внес огромный вклад в историю коммунистической партноменклатуры. Он, действительно, создал систему, при которой партноменклатурщики были гарантированы от физической расправы над ними. И сам он ее избежал, как вы знаете. Но он, действительно, смягчил нравы в партноменклатуре, где, как вы помните, ротация при Сталине была только одного вида – через расстрел. Здесь все было по-другому: секретарь обкома, даже смещенный со своего поста, все равно оставался на руководящей работе вплоть до персональной пенсии. И вот этот гуманизм в отношении партноменклатуры, конечно же, не распространялся Хрущевым на остальную часть нашего общества – в том числе и на Церковь. Хотя кровавых репрессий Хрущев допускать не хотел, ибо это могло помешать созданию того облика гуманной советской страны, который он хотел создать в это время – опять-таки, в интересах внешней политики.

Итак, 16 сентября 1958 года появляется Постановление ЦК, которое санкционирует вступление в силу Постановлений Совета министров СССР «О монастырях в СССР» и «О налоговом обложении доходов предприятий епархиальных управлений, а также доходов монастырей». Казалось бы, что-то такое второстепенное. Но это был первый шаг в проведении политики новых репрессий против Церкви. Первое постановление предписывало сократить число монастырей, монахов и монастырских земельных наделов, довольно небольших. Начинается процесс закрытия монастырей, иногда принимающий очень жестокие формы. Вспомним историю Почаевской лавры.

Второе постановление запрещало храмам продавать свечи по ценам большим, чем цены, по которым они приобретались в мастерских. По существу это была попытка ликвидировать основной источник приходского дохода – подчеркну, не дохода священников, поскольку священники всегда больше полагались на свои требы, которые скрывали от налогового инспектора.

Патриарх Алексий пробовал протестовать против этого, протестовал против этого и председатель хозяйственного управления архиепископ Макарий. Они апеллировали к Карпову, в частности, говоря ему о том, что уменьшение доходов храмов будет означать уменьшение и неформальных доходов уполномоченных по делам религии в разных епархиях. Я уже говорил вам о том, как через систему взяточничества пытались смягчать деятельность тех или иных уполномоченных. Потому что иного пути не существовало. Ведь это делало их заинтересованными в том, чтобы храмы существовали – дабы они получали что-то от их доходов.

Но эти постановления не были отменены. В ноябре-декабре 1958 года начинается массовая чистка церковных библиотек – и без того довольно скромных и убогих. Допустим, количество книг в лавке любого храма несопоставимо с количеством книг в соборной библиотеке, тем более что речь шла исключительно о книгах богослужебных. И, тем не менее, даже здесь решили провести чистку. Под жесткий цензурный контроль была поставлена вся иностранная литература, которая чудом попадала в библиотеки. Была принята специальная инструкция по порядку пропуска в СССР религиозной литературы и предметов религиозного культа.

Двадцать восьмого ноября 1958 года принимается Постановление ЦК «О мерах по прекращению паломничества к так называемым «святым местам». В нем было подсчитано, что таких святых мест около семисот. Это все давало повод для максимального ограничения церковной жизни в разных ее проявлениях.

А в январе-феврале 1959 года XXI съезд КПСС провозгласил идею ликвидации религии в условиях перехода к коммунизму. В январе 1959 года на закрытом партийном собрании по делам Русской Православной Церкви резко критиковалась политика Карпова, и новый член Совета критиковал деятельность председателя столь резко, что отсутствовавший на этом партийной собрании «по болезни» Карпов почувствовал, что ему нужно уже спасаться самому.

Надо сказать, что Карпов за эти годы – а я вам напомню, что на должность председателя Совета по делам Русской Православной Церкви он перешел с должности руководителя отдела по борьбе с церковно-сектантской контрреволюцией наркомата госбезопасности, то есть был прямым продолжателем небезызвестного Тучкова, – что за эти годы он, действительно, в чем-то изменился. Не могу сказать – нравственно изменился, потому что нравственно любой советский партийный функционер мог только деградировать, как правило. Но поведенчески изменился. В доносах, которые писались на Карпова его соработниками, часто подчеркивалось то, что у него установились с Патриархом Алексием теплые личные отношения. Даже перечислялись подарки, которые они дарили друг другу – в частности, упоминался телевизор, подаренный Патриархом Алексием Карпову. То есть происходило то, что происходило в советских условиях: так или иначе номенклатура, действительно, мягчела в условиях послесталинского Советского Союза, стремилась жить спокойнее и даже иногда давать спокойно жить другим представителям номенклатуры. То есть начался процесс, который, наверное, новомученикам и представить было невозможно: процесс формирования в Церкви своей номенклатуры, которая имела возможность доступа к закрытым пайкам, к магазинам «Березка», к лечению в ЦКБ и так далее. Те блага, которые Сталин предлагал Сергию: «Вы продукты на рынке покупаете, а на рынке сейчас дорого – давайте мы вас обеспечим», «мы вам транспорт предоставим» и так далее, теперь уже поднимались на другой уровень.

Кого-то из архиереев это могло искренне радовать, кто-то принимал это с отвращением. Но не принять это было нельзя, потому что это был знак расположения власти. А с этой властью нельзя было вступать в конфликты. И вот история доносов на Карпова, просто перечень: «часто встречается с Патриархом», «Патриарх ездит к нему» (это нормально), но и «он ездит к Патриарху» (что странно), что подарены ковры, какая-то антикварная картина. Тут, конечно, явлены и нравы партноменклатуры. Карпов себя чувствовал очень неуверенно в тот момент, когда все это обнаружилось – хотя ничего особенного обнаружить было нельзя. Карпов как был, так и оставался партийным функционером. Но он срочно пишет в марте 1959 года письмо, в котором пытается подчеркнуть свою деятельность, очень важную для государства, которую он осуществляет над церковной жизнью.

Я думаю, среди вас есть люди, которые помнят взрывы церковных зданий даже в нашем городе – на Сенной площади, например. Да, это такая большевистская традиция, забытая на некоторое время, вновь, так сказать, реанимирована была при Хрущеве. Но Карпов, конечно, понимал, что ему сейчас нужно быть максимально осторожным. Понимал это и Патриарх Алексий. А вот митрополит Николай к этому времени, видимо, уже потерял всякое терпение. Он ведь один раз это уже пережил тогда, в 1948-49 годах, вся жизнь была брошена, принесена в жертву этой политике компромиссов, которая должна была спасти Церковь. Но все перечеркивается. Потом вдруг опять начинается какое-то потепление, опять он делает все возможное и невозможное, чтобы доказать, что Церкви может доверять советское государство. И опять – новый виток. Карпов потом отмечал, что, придя к нему, митрополит Николай (это было в феврале 1959 года), «в раздраженном тоне, нервничая и возмущаясь, заявил, что с осени 1958 года началось новое наступление на церковную жизнь, равнозначное походу на Церковь до войны 1941-45 годов».

Двадцатого февраля 1959 года посетил Совет и Патриарх Алексий, вновь призывая снизить налоги и дать право открывать храмы. Но Карпов ничего уже сделать не мог, потому что речь шла уже о его – конечно, не жизни, но будущей карьере. Тогда 16 мая 1959 года Патриарх Алексий и митрополит Николай пишут письмо Хрущеву с призывом вернуться к принципам Постановления ЦК от 10 ноября 1954 года – это то самое Постановление, которое ознаменовало собой смягчение политики в отношении к Церкви. Но письмо это было проигнорировано, и начинается новое гонение на Церковь.