Мы сегодня с вами продолжаем разговор о русской церковной истории в портретах Патриархов Русской Церкви ХХ века. И сегодня мы будем говорить о Патриархе Московском и всея Руси, как он уже стал называться после той исторической встречи со Сталиным его предшественника, Алексии Первом (Симанском).

Мы уже упоминали его в связи с очень важными событиями, имевшими место в жизни митрополита Сергия (Страгородского). Но, конечно, эта личность, Патриарх, на протяжении длительного периода времени, фактически четверть века, возглавлявший нашу церковную иерархию, оставалась пока вне поля нашего зрения в целом. А между тем, размышления о его жизненном пути, конечно же, не столь ярком и выдающемся, каким был жизненный путь митрополита Сергия (Страгородского), дает возможность лучше понять этого, честно скажем, не столь выдающегося, как митрополит Сергий (Страгородский), но все же весьма примечательного нашего церковного первоиерарха.

Итак, родился будущий Патриарх Алексий, в миру Сергей Владимирович Симанский 27 октября 1877 года в Москве в семье синодального чиновника, впоследствии камергера. Это была довольно благополучная дворянская семья, в которой, впрочем, не прерывались традиции церковного благочестия, причем такого церковного благочестия, которое, действительно, связывало эту семью с их предками, когда-то, еще в допетровские времена, жившими вот в такой внешней гармонии с православной церковной традицией. Гармонии, основанной, впрочем, именно на том самом бытовом исповедничестве веры, которое когда-то объединяло в нашей стране и аристократов, и мужиков. Это был интересный феномен, потому что, довольно успешно делая карьеру в синодальном ведомстве и в придворном ведомстве, отец будущего Патриарха, действительно, жил в той самой православной Москве, которая нам ведома благодаря произведениям Шмелева.

Тетка будущего Патриарха была игуменьей Новодевичьего монастыря – Леонида (Озерова). Это тоже было весьма неординарное явление для дворянской среды. А сам он начал свою жизнь, как начинали многие отроки в дворянских семьях. Он должен был, конечно, получить респектабельное образование.

С 1888 по 1896 год он обучается в Лазаревском институте восточных языков, а затем в Катковском имени цесаревича Николая лицее. Это было хорошее, как мы бы сейчас сказали, среднее специальное образование, после которого будущий Патриарх поступает на юридический факультет Московского университета. Семья видела его чиновником, который пойдет по стопам отца и сделает успешную карьеру. А сам по себе будущий Патриарх, действительно, послушно следовал воле родителей и, обучаясь на юридическом факультете, не мыслил себя, на первый взгляд, священнослужителем. Хотя, конечно, личное церковное благочестие ему было присуще с самых первых лет жизни.

Итогом его обучения на юридическом факультете Московского университета стала диссертация на получение степени кандидата права «Комбатанты и некомбатанты во время войны», то есть тема, в общем, далекая от канонического права, хотя и ставившая проблемы одновременно как нравственные, так и правовые.

А затем в его жизни происходит, в общем, неординарный для его среды поступок: пройдя период вольноопределяющегося на военной службе (а выпускники университетов проходили в течение года подобного рода воинскую повинность), получив чин прапорщика запаса, он решает поступить в Московскую духовную академию. Конечно, такого рода решение было неслучайным. Для него к этому времени все более притягательным казалось служение монашеское – а значит, в общем, и архиерейское. Трудно было предположить, что такого рода выпускника Духовной академии, с таким происхождением, с таким образованием долго будут держать на каких-то второстепенных ролях в нашей церковной иерархии. Я говорю об этом, может быть, в достаточной степени прагматично, но те данные, которые имеют место применительно к личности будущего Патриарха Алексия, не дают возможности зацепиться за какие-то важные внутренние детали.

Вы помните порыв митрополита Сергия (Страгородского) после окончания духовной академии и принятия монашеского и священнического сана отправиться миссионером в Японию. Этот порыв, безусловно, свидетельствовал о натуре ищущей, страстной. А вот здесь перед нами, в общем, человек, ориентированный на достаточно спокойную, стабильную, хорошую карьеру. Опять употребляю слово, которое у нас исполнено определенной одиозности, – карьера. Но мы уже с вами говорили применительно к митрополиту Сергию: успешная карьера тогда – это не то, что успешная карьера в советское или постсоветское время. Нередко успешная карьера действительно соответствовала способностям, талантам того человека, который ее делал. И в этом ничего предосудительного не было.

Он поступает в Московскую духовную академию в 1900 году, и 9 февраля 1902 года принимает монашеский постриг от руки ректора академии епископа Арсения (Стадницкого), будущего кандидата в Патриархи. С этим архиереем он будет связан многими годами своей жизни и во многом сформируется под его влиянием. Хотя их разделяло многое. Арсений Стадницкий был сыном провинциального бессарабского священника довольно низкого происхождения. Аристократ, теперь уже не Сергей Владимирович Симанский, а иеромонах Алексий (Симанский) даже чисто стилистически, визуально отличался от своего наставника. И эта внешность будущего Патриарха всегда символизировала собой его происхождение, происхождение аристократическое. Он этого не стеснялся, он этого не скрывал, он этим, в особенности в советское время, подчас и бравировал. Опять-таки, я говорю о категориях, нам трудно представимых, ибо мы сформировались в обществе, где после того противоестественного отбора, который прошел в нашей стране, не только умных, но и красивых лиц стало гораздо меньше, уж не говоря о породистых. Алексий Симанский знал себе в этом отношении цену. Но в епископе Арсении (Стадницком) он увидел человека, поднявшегося из низов, получившего прекрасное образование, ставшего настоящим ученым и – что самое главное – ставшего очень строгим, очень ответственным иерархом Церкви. Может быть, вы знаете, что знаменитые раскопки в Великом Новгороде, которые потом так триумфально увенчал академик Янин, начал-то еще Арсений (Стадницкий), будучи епархиальным архиереем в Новгороде. Так что перед нами не только князь Церкви, но и серьезный церковный ученый. Причем, повторяю, человек, вышедший из недр провинциального духовенства. Алексий Симанский не мог не ценить в ректоре вот такого рода яркую личность. К личностям его, конечно же, тянуло.

Окончил будущий Патриарх академию в 1904 году со степенью кандидата богословия – кстати, сочинение он избрал для себя совершенно беспроигрышное: «Господствующие в современном нравственно-правовом сознании понятия перед судом митрополита Филарета (Дроздова)». Здесь он мог опираться на свою эрудицию правоведа и одновременно апеллировать к непререкаемому авторитету для Московской духовной академии святителю Филарету (Дроздову). Как видите, стык между правом и нравственным богословием определял содержание диссертации. Конечно, она была успешно защищена. И сразу же буквально, в 1904 году, 27-летний Алексий Симанский становится инспектором Псковской духовной семинарии. Отнюдь не случайно, ибо в это время псковским архиереем является Арсений (Стадницкий), который видит в Алексии (Симанском) своего ближайшего ученика.

Короткое пребывание на этой административной должности, затем 16 сентября 1906 года новое назначение – теперь уже ректором Тульской духовной семинарии с возведением в сан архимандрита. Такая типичная карьера ученого монаха, казалось бы, не предполагающая никаких катаклизмов. Мы не видим в нем тех исканий, метаний, желания как-то самоотверженно послужить Церкви, которое было у Сергия (Страгородского). Все достаточно предсказуемо и стабильно. При этом он строго соблюдает свое общественно-политическое реноме, даже становится председателем тульского отделения «Союза русского народа», хотя для него, настоящего аристократа, черносотенцы провинциального розлива, конечно, не могли казаться достойным обществом. Но надо было обозначать свою политическую лояльность, и эта должность была им принята без особых размышлений.

Вообще, в политическом отношении он был человеком, весьма сервилистски настроенным. Но связь с Арсением (Стадницким) была ему дорога, он всегда стремился быть рядом с этим архиереем. И 6 октября 1911 года по ходатайству Арсения (Стадницкого), уже новгородского архиерея, его назначают ректором Новгородской духовной семинарии и настоятелем монастыря преподобного Антония Римлянина. Именно здесь он и становится епископом. Хиротония его имела место 28 апреля 1913 года в Софийском соборе, причем хиротония в некотором смысле промыслительная. В это время в России после длительного, более чем двухвекового перерыва, появился Патриарх. Патриарх, естественно, не русский, а восточный – Антиохийский Патриарх Григорий IV. Его визит был обставлен довольно пышно. И вот как раз на богослужении в Софийском соборе, когда собор духовенства возглавлял именно Патриарх Антиохийский Григорий IV, архимандрит Алексий (Симанский) был рукоположен в сан епископа Тихвинского.

Это был для него очень важный эпизод, потому что он оказывался викарным епископом при архиерее, которого он хорошо знал, который его хорошо знал и который мог способствовать не только его карьере, но и его дальнейшему формированию как иерарха Церкви.

Все в его жизни и деятельности свидетельствовало об успехе – спокойном, стабильном, но, безусловно, успехе. И образовательном, и административном, и, надо полагать, личностном. Подобно многим, он жил в ощущении незыблемости той православной Российской империи, в которой ему суждено было сделать столь же успешную, как и его родителям, но уже не светскую, а духовную, карьеру.

И вот – 1917 год. Год, который потряс многих, в том числе и епископа Алексия. Читая его письма периода гражданской войны, поражаешься тому, насколько же этот, действительно, уже во многом сформировавшийся как князь Церкви иерарх, образованный, умный, был дезориентирован происходящими событиями. Он действительно не знал, как реагировать на то, что произошло. И уж тем более не мог размышлять над причинами того, что произошло. Это лишний раз свидетельствует, насколько для современников подчас трудны для восприятия события, которые впоследствии кажутся в чем-то ясными и понятными. Он по-прежнему ориентировался на своего духовного наставника – архиепископа, а затем митрополита Арсения (Стадницкого), болезненно переживал его неизбрание в Патриархи на Поместном соборе. В своих письмах он, действительно, удивлялся тому, что годный разве на то, чтобы быть кутейником – так он и называл Патриарха Тихона, – иерарх оказался во главе Русской Церкви в тот ответственный, трагический момент ее истории. Действительно, его снисходительный взгляд на Патриарха Тихона, сочетавшийся более чем с уважительным взглядом на Арсения (Стадницкого), показывал, наверное, то, что действительно многим не дано было понять смысл избрания Патриархом именно митрополита Тихона (Беллавина), столь неподходящего, как казалось на первый взгляд, для возглавления Церкви в такой трагический и ответственный момент.

Но здесь сказалось и другое: с одной стороны, преданность его Арсению (Стадницкому), а, с другой стороны, глубокое непонимание им того, что Патриархом в Русской Церкви дано быть, действительно, людям, подчас совершенно не вмещаемым в обыденные представления о том, каким должен быть первосвятитель.
Надо сказать, что события гражданской войны особенно не отразились на судьбе епископа Алексия (Симанского). Боевых действий на территории Новгородской области не было. Хотя ему пришлось пережить арест и даже получить условный срок заключения в ноябре 1920 года. Это произошло тогда, когда началась кампания по вскрытию мощей, и во исполнение указа Патриарха Тихона он попытался до вскрытия мощей представителями большевистских властей осуществить это вскрытие для того, чтобы упразднить поводы для глумления. За это власти наказывали – наказали и его за такого рода самовольное вскрытие мощей, хотя он как епископ Церкви имел на это, конечно же, все права, в отличие от представителей советской власти.

Двадцать первого февраля 1921 года его назначают епископом Ямбургским, первым викарием Петроградской епархии. Это был, конечно, очень тяжелый период в его жизни. Период, наложивший довольно зловещую печать на его дальнейшую церковную репутацию. Мы с вами отчасти касались этой проблемы. Арест Патриарха Тихона обусловил желание властей привести к власти в Церкви обновленцев. Но Патриарх Тихон назначил себе преемниками двух митрополитов – Агафангела (Преображенского) и Вениамина (Казанского). Попытка обновленцев договориться с ними ни к чему не привела, а митрополит Вениамин (Казанский), как вы помните, запретил в священнослужении обновленческих лидеров, тем самым поставив под удар всю эту интригу ГПУ – их сторонники становились ничем с канонической точки зрения. После этого последовал арест митрополита Вениамина, и властям было очень важно, чтобы как можно скорее прещение с их ставленников – священников Владимира Красницкого, протоиерея Александра Введенского и некоторых других – были сняты. Но по канонам прещение может снять либо сам архиерей, наложивший прещение, либо, скажем, синод – вышестоящая церковная инстанция. Митрополит Вениамин не собирался снимать прещение с обновленческих лидеров. Арестовали его по обвинению в сопротивлении изъятию церковных ценностей – и здесь он не склонен был идти на компромиссы. И тогда вызванный на Гороховую, 2 епископ Ямбургский Алексий (Симанский) получил ультиматум: от него требовали снять прещение с обновленческих священников и в обмен на это предлагали подать прошение об освобождении митрополита Вениамина на поруки. Либо грозили провести быстрый процесс над митрополитом Вениамином с расстрельным приговором – если прещение с обновленцев не будет снято.

Он оказался в сложном положении и как канонист, к тому же с высшим юридическим образованием, и просто как православный архипастырь. Он не имел права снимать прещение с обновленческих священников. Но в то же время угроза жизни митрополиту Вениамину была очень велика. Он собрал епархиальный совет, на котором некоторые высказались в поддержку снятия прещения с обновленцев, и снял с них прещение, после чего направил прошение об освобождении митрополита
Вениамина на поруки. Но, как вы знаете, митрополит Вениамин освобожден не был; суд над ним состоялся, и он был расстрелян.

Но обновленцы к этому времени уже возобновили свою активную деятельность. Причем сам епископ Алексий оказался в положении, когда, не желая формально подчиняться обновленцам, он одновременно перестал поминать Патриарха Тихона, издал указ о прекращении поминовения Патриарха Тихона в петроградских храмах и о провозглашении петроградской автокефалии – то есть о самоуправлении. После того, что произошло тогда, летом 1922 года, его положение стало очень тяжелым. Он довольно быстро снял с себя полномочия управляющего епархией – 24 июня 1922 года. В октябре 1922 года был арестован и отправлен в ссылку в Казахстан, в Каркаралинск, где служил в местном храме как простой священник, и провел, в общем, там время довольно долго, до весны 1926 года.

Но то, что он не занял однозначно твердой позиции в отношении обновленцев, а, самое главное, что он снял прещение с обновленческих лидеров, стали ему инкриминировать. Более того, некоторые утверждали, что, сняв прещение с обновленцев, он тем самым развязал руки властям. Он митрополита Вениамина этим не спас, а погубил. Потому что пока митрополит Вениамин не снимал прещение с обновленцев, власти были заинтересованы в том, чтобы он оставался в живых. А когда прещение было снято, то власти были уже совершенно свободны в своем желании расправиться с этим митрополитом, одним из двух Патриарших Местоблюстителей – что они и сделали. Можно об этом много спорить, можно вспоминать версию о том, что, узнав о расстреле митрополита Вениамина, епископ Алексий разрыдался; что его отец, многоопытный чиновник, убеждал его не верить большевикам. Но факт остается фактом: вот этот эпизод впоследствии будет ему инкриминироваться многими его оппонентами. Именно эпизод, связанный тем, что он стал то ли прямым, то ли косвенным соучастником расправы над митрополитом Вениамином.

Вернувшись из ссылки весной 1926 года, он был назначен управляющим Новгородской епархией с титулом архиепископа Тихвинского, затем Хутынского, правда, проживал в Ленинграде, в квартире своих родителей на Большой Дворянской, которая, конечно, уже изменила к этому времени свой облик.

Его позиция в 20-е годы была вполне представимой. Он, подобно многим епископам, в 1926 году поддержал митрополита Сергия и сохранил ему верность впоследствии. Неслучайно после освобождения митрополита Сергия и после создания им Временного Патриаршего Синода в число его членов попадает архиепископ Алексий (Симанский). Его духовный наставник митрополит Арсений (Стадницкий) в 20-е годы и в начале 30-х годов пребывает в среднеазиатской ссылке. В 1932 году в связи с назначением митрополита Арсения на ташкентскую кафедру архиепископа Алексия (Симанского) с возведением в сан митрополита Старорусского, а затем уже Новгородского назначают на новгородскую кафедру, на которой он пребывает, впрочем, недолго.

Пятого октября 1933 года митрополит Сергий, рассматривающий митрополита Алексия как одного из довольно еще молодых по возрасту, активных и в то же время готовых беспрекословно исполнять его указания архиереев, назначает его на ленинградскую кафедру вместо отправленного на покой митрополита Серафима (Чичагова).

Итак, ему 56 лет, и он уже ленинградский митрополит и по существу второй человек после заместителя Патриаршего Местоблюстителя в нашей церковной иерархии. То есть по статусу своему он уже обходит своего учителя Арсения (Стадницкого). Надо представить себе его состояние в качестве ленинградского митрополита.

Действительно, кафедра, которая во времена не только его юности, а во времена уже его епископского служения воспринималась как первенствующая кафедра Русской Церкви. И вот теперь все здесь не так. Храмов ничтожно мало, тем более, что часть их в руках обновленцев. Сам он изгнан из покоев Новодевичьего монастыря и проживает с 1937 года на колокольне Князь-Владимирского собора, а с 1940 года – на хорах Никольского собора. Вот таковы его скромные резиденции, и это было еще весьма отрадно, учитывая ту печальную долю, которая выпадала в это время другим епископам.

Весь его аристократический облик, все его привычки, конечно, контрастируют с этим нелепым титулом – «митрополит Ленинградский». Но он последовательно идет по тому пути, которым ведет Церковь митрополит Сергий (Страгородский). Он безупречно корректен с властями и ничего не предпринимает без указания своего предстоятеля, который к этому времени уже объявил себя, как вы помните, Патриаршим Местоблюстителем.

Конечно, страшные репрессии 1937-38 годов как-то отзываются в его душе, но он не властен ни в чем, даже в том, чтобы выступать в защиту священнослужителей, которые пошли вслед за ним и митрополитом Сергием. В этом и был ужас положения сторонников митрополита Сергия. Те, кто погибал, не идя на компромиссы, погибал с ощущением исполненного долга. А им приходилось погибать с ощущением того, что они согрешили перед Христом, и грех этот уже не вменится им ни в какое оправдание. Впрочем, в качестве своеобразной меры поощрения – или иронической насмешки судьбы – он получает в 1938 году право ношения двух панагий, оставаясь одним из четырех пребывающих на свободе и исполняющих свое епископское служение иерархов Русской Церкви – тех, кто, собственно, сохранился благодаря политике митрополита Сергия.

Затем – война. Мы с вами уже говорили о том, какую позицию занял митрополит Сергий (Страгородский) буквально с первых дней войны. Позиция диаметрально противоположна той, которую занял его сподвижник Сергий (Воскресенский) на оккупированной территории. (Одним из самых главных изъянов фильма «Поп» является как раз образ митрополита Сергия (Воскресенского). Упаси вас Бог представлять этого очень яркого иерарха по тому персонажу, которого вы увидели на экране в этом фильме).

Что же касается Алексия (Симанского), то он остается в городе и, подобно Сергию (Страгородскому), 26 июня 1941 года пишет воззвание «Церковь зовет к защите Родины». То есть, по существу, занимает во всем тождественную митрополиту Сергию (Страгородскому) позицию. Основной период блокады он пребывает в городе, по-прежнему проживая на хорах Никольского собора. Конечно, несет все те тяготы, которые несло духовенство блокадного города. Но опять-таки, человек, уже в эти годы очень закрытый, как он осмыслял для себя испытания, выпавшие на долю нашего города? Трудно сказать.

Конечно, он продолжает верить в митрополита Сергия (Страгородского), верить в то, что тот курс, который он избрал, единственно возможный, единственно правильный. И когда в июле 1943 года его вывозят в Ульяновск, он воспринимает это как признак того, что сейчас, возможно, перед Церковью в стране откроются какие-то новые перспективы. Конечно, он наслышан о том, что происходит за линией фронта. Конечно, он, служа молебны о победе Красной армии в блокадном Ленинграде в одном из шести действующих храмов, уже знает к этому времени об открытии сотен храмов на территории Новгородской, Псковской и в том числе Ленинградской областей, которые входят в его епархию. Знает и о том, что там возносится имя Сергия (Воскресенского). Знает и о том, что в этих храмах служатся молебны о победе германской армии. Но продолжает занимать позицию, на которую благословил его Сергий (Страгородский).

И вот 1943 год, получение в Ульяновске права предношения креста за богослужением, а затем, по возвращении из Ульяновска в Москву, – медали «За оборону Ленинграда». Это был, конечно, нонсенс, когда в условиях войны еще недавно подлежащие уничтожению православные священнослужители стали получать какие-то государственные награды. Впрочем, он был не одинок. Группа священников нашего города получила всем нам хорошо известную медаль. И это был еще один знак того, что возможны изменения в отношениях государства и Церкви.

Мы с вами говорили подробно о том, как на соборе 1943 года был избран Патриарх Сергий. И, собственно, после того, как он скончался в 1944 году, нетрудно было догадаться, что было потом. Вы помните, я вам рассказывал, как на соборе 1943 года, собранном из небольшого числа архиереев, именно митрополит Алексий (Симанский) заявил о том, что нет никаких оснований проводить процедуру избрания Патриарха, поскольку для всех очевидно, что Патриархом у нас уже многие годы является
Патриаший Местоблюститель митрополит Сергий (Старгородский). И все пропели «Аксиос».

Именно он был еще в 1941 году назначен митрополитом Сергием своим преемником; именно он после смерти митрополита Сергия (Страгородского) становится Патриаршим Местоблюстителем. Он вступает в эту должность 15 мая 1944 года и сразу же пишет письмо Сталину, обозначая теперь уже свою позицию в отношении советской власти. Вы помните, что и в разговоре со Сталиным он участвовал достаточно активно, поставил ряд очень важных вопросов. И вот здесь, уже в качестве Патриаршего Местоблюстителя, он пишет свою, если можно так выразиться, первую декларацию к государственной власти, которая призвана показать советскому вождю, кто же такой новый Патриарх:

На первый взгляд, что же это? Просто дань дипломатической вежливости? Не просто. Тут есть и над чем поразмышлять. Хотя первое ощущение, которое овладевает нами, это, конечно, чувство большого разочарования. Нет, на самом деле, те из нас, кто, так сказать, более зрелые, а таковых большинство, давно привыкли, что в обращении к власть предержащим Церковь может говорить только подобного рода языком. Но все-таки надо представить, что думал, что чувствовал он, человек, которому вообще не предполагалось оставаться в живых в советском государстве и обществе, когда он писал подобного рода слова человеку, на руках которого была кровь многих из тех, кого он когда-то действительно любил и уважал.

Но здесь очень интересные слова: «богопоставленный вождь», подчеркивание того, что он в своей деятельности будет следовать тем же принципам, что и почивший Патриарх – «исполнять каноны церковные и хранить неизменную верность Родине и возглавляемому Сталиным правительству». А как это возможно? И, наконец, очень важная деталь – что он будет действовать в полном единении с Советом по делам Русской Православной Церкви, который тогда возглавлял полковник госбезопасности Карпов, и поэтому он «гарантирован от ошибок и неверных шагов».

То есть перед нами четкое вкрапленное в эти пышные фразы обещание сохранять ту систему жесточайшего диктата государства в Церкви, которая была создана к этому времени при активном участии почившего Патриарха Сергия (Страгородского).

Ну а концовка уже совсем неподобающая для потомственного русского дворянина, когда он говорит о благодарности, которой «одушевлены все, отныне мною руководимые, церковные работники». Вот он, статус нашего духовенства в советской стране: партийные работники, государственные работники, церковные работники. Но это всего лишь штрих; штрих той политики, которую он будет проводить, в которой подчас очень трудно угадать его личность, личность живого человека.

Когда мы читаем письма священномученика митрополита Кирилла (Смирнова) или, скажем, митрополита Иосифа (Петровых), мы ощущаем этих людей. Но здесь, конечно же, перед нами какой-то совершенно закрытый иерарх – конечно, много переживший, много передумавший, но уже научившийся говорить так, как от него ожидает та самая богоборческая власть.

Конечно, он становится Патриархом, одновременно получая следующую правительственную награду в 1945 году – медаль «За доблестный труд в Великой Отечественной войне». Это была награда посолидней медали «За оборону Ленинграда». Доблестный труд в Великой Отечественной войне. Конечно, речь идет, прежде всего, даже не о сборах средств – а надо сказать, что не один десяток миллионов рублей собирался в блокадном Ленинграде умиравшими от голода верующими. Но именно четкая политическая позиция, озвученная в многочисленных воззваниях и обращениях периода войны, давала властям основание видеть в этом доблестный труд в Великой Отечественной войне. Надо сказать, что советскими наградами он будет в изобилии украшен.

И что интересно, забегая вперед, чтобы закончить вопрос о его награждении: он, с детских лет знавший в России ордена святой Анны, святого Владимира, святого Андрея Первозванного (Андрея Первозванного и Александра Невского он так и не получил в своей жизни, а Анну и Владимира имел, и не один); и вот здесь он будет украшен четырьмя орденами Трудового Красного знамени. Сначала в 1946 году, и это очень интересно. Это период, когда Сталин проводил курс на поддержание Церкви и использование Церкви. Затем, обратим на это внимание, 8 ноября 1952 года – а 1952 год – это период новых гонений на Церковь в последние годы жизни Сталина. Но что интересно – дата 8 ноября. Почему так? Если мы вспомним дату его рождения, 27 октября 1878 года по старому стилю, то мы увидим, что речь шла о дне рождения. Третий орден Красного знамени он получает 8 ноября 1962 года, в период хрущевских гонений – и опять-таки в годовщину своего рождения, что очень характерно. В 1952 году ему исполнилось 75 лет, в 1962 году, соответственно, 85 лет. А четвертый орден Трудового Красного знамени он получит 6 ноября 1967 года, в связи с пятидесятилетием Великой Октябрьской социалистической революции, которую он, конечно, можно сказать, «чаял» со своих детских лет.

И вот что здесь поражает? Ведь эти ордена он получает в такие разные периоды существования Церкви: два в период гонений, два в период некоторого послабления в религиозной политике властей. Но это еще впереди, а тогда, в 1946 году, он, наверное, не без удивления примерял к своей дворянской груди орден Трудового Красного знамени, ибо, согласно советской конституции 1936 года, духовенство считалось нетрудовым элементом.