Шестнадцатого мая 1959 года Патриарх Алексий и митрополит Николай пишут письмо Хрущеву с призывом вернуться к принципам постановления ЦК от 10 ноября 1954 года. Это то самое постановление, которое ознаменовало собой смягчение политики.

Но письмо это было проигнорировано, и начинается новый этап гонений на Церковь. То есть, гонения, собственно, начинают приобретать новые формы. Что значит – новые формы? Например, при закрытии Речульского монастыря в 1959 году насельницы пытались сопротивляться, а их насильственно вывозили из монастыря. При этом милиция застрелила одного из паломников, который пытался за них заступиться. Милиция арестовала огромную группу богомольцев в Троице-Сергиевой лавре в праздник преподобного Сергия и потребовала ото всех задержанных людей дать подписку о том, что они впредь не будут посещать Троице-Сергиеву лавру.
Совет в лице Карпова стал настаивать на увольнении на покой неугодных епископов. И здесь, в частности, речь шла о тех епископах, которые прошли очень выразительный жизненный путь и к этому времени занимали разные позиции. Мы с вами говорим прежде всего о Патриархе Алексии, но я бы хотел упомянуть имена двух архиереев, один из которых сейчас канонизован, которые были на самом деле людьми очень разными, но которые, дерзну это сказать, по масштабу своей личности, конечно же, превосходили Святейшего. И именно их Карпов и собирался принести в жертву. Это архиепископ Крымский Лука (Войно-Ясенецкий) и архиепископ Ташкентский Гермоген (Голубев). Надо сказать, что оба они прошли через следствие, через лагерное заточение. Правда, в отличие от Гермогена (Голубева) Лука (Войно-Ясенецкий) прошел через длительный период обольщения Сталиным. Он действительно поверил в то, что Савл стал Павлом. Диву даюсь, как это могло произойти с таким человеком, как святитель Лука. А Гермоген (Голубев) неслучайно был когда-то близок иосифлянским кругам здесь, в Лениграде, чтобы поддаваться таким иллюзиям. Но оба они были очень честные архиереи, и вот сейчас их можно было принести в жертву.

Но в это же самое время власти начинают прибегать к политике, на первый взгляд, не такой уж жестокой, но гораздо более для Церкви, я бы сказал, травматичной. И тут речь не идет о Патриархе Алексии, который в этой ситуации найдет в себе силу поступить очень принципиально. Речь идет о том, что вам самим, наверное, хорошо представимо – по крайней мере тем, кто постарше.

Итак, действительно, идет закрытие храмов, начинаются аресты священников, даже некоторых епископов. Правда, теперь им уже не предъявляют никаких политических обвинений. Обвинения теперь исключительно уголовные и иногда призванные нанести удар по престижу Церкви: кража финансовых средств, уклонение от уплаты налогов, растление несовершеннолетних, мужеложество, которое было уголовное статьей в это время. Людей из духовного сословия, подчас безупречной личной нравственности, могли сажать на основании обвинения, например, в изнасиловании. Какого-нибудь престарелого священника, например, обвиняли в изнасиловании и давали ему срок соответствующий.

Это была изощренная практика дискредитации Церкви путем репрессий. Это уже было апробировано. Помните, когда репрессировали духовенство на основании того, что оно сопротивляется изъятию церковных ценностей, не желая помогать голодающим. Но в это время проводится и еще одна акция, которая, в общем, в таких масштабах не проводилась никогда, даже в 20-е годы. Вы помните, как с конца 50-х годов из Церкви начинают уходить некоторые священники и учащиеся духовных школ. Причем не просто уходить, а обставлять свой уход громогласными покаянными заявлениями. В частности, в 1958 году преподаватель Одесской семинарии Дулуман открыл эту самую «плеяду» кающихся в своей вере православных. Некоторые священники так же поступили.

Но особое значение имело, конечно же, выступление 5 декабря 1959 года в газете «Правда» бывшего профессора-протоиерея, бывшего инспектора нашей духовной академии Александра Осипова. Вообще, всего в период хрущевских гонений из Церкви ушли, публично отрекшись от нее, около двухсот клириков. Только клириков, я не говорю о студентах духовных школ. Что это были за люди? Люди, конечно, были разные. Некоторые, действительно, были просто надломлены тем давлением, которое на них оказывали. Но немало там было людей, которые по сути дела уже давно внутренне от Церкви отреклись. И одним из таких людей был, конечно, Александр Осипов. Это был человек, который секретным сотрудником органов безопасности был уже с конца 40-х годов. Чему не мешало его вполне добротное богословское образование, его действительно имевший место профессорский талант. Он был очень популярен среди студентов. И надо сказать, что отец Василий Ермаков сохранил о нем самые светлые воспоминания как о преподавателе. Но Осипов, будучи инспектором и протоиереем, писал соответствующие отчеты, то есть доносы на своих же собратьев. И были некоторые люди, что называется, просто на его совести, кого репрессировали из-за него – в частности, в послесталинских гонениях. У него были личные проблемы. Его жена ушла из Эстонии с отступавшей немецкой армией. Он остался один, вступил в гражданский брак со студенткой биологического факультета, что побудило в конце концов митрополита Григория (Чукова) запретить ему носить крест и совершать священническую деятельность. Он ходил просто в рясе в академии. Но главное заключалось в другом: он, действительно, был уже человеком, который сотрудничал с органами госбезопасности давно. И до поры до времени он нужен был им в качестве секретного осведомителя. А в условиях, когда церковную жизнь решили свернуть вообще, власти предпочли его, действительно, одного из самых крупных профессоров духовной академии, представить в числе кающихся грешников – конечно, грешников по отношению к Коммунистической партии. И вот он очень эффектно, очень ярко обставил свой уход из духовной академии, из Церкви вообще и перешел на работу в Публичную библиотеку, где защитил даже кандидатскую диссертацию на соискание ученой степени кандидата философских наук, где суммировал свои довольно бездарные атеистические брошюрки. Конечно, его атеизм по форме был гораздо более эффектней, чем атеизм недоучек с философского факультета, с кафедры научного атеизма. Осипов умел ярко подавать свое богоборчество. Но, в принципе, это был человек, который в общем и целом нанес большой удар по престижу Церкви. И это должно было возыметь какую-то реакцию.

Кажется, после того, что мы слышали, скажем, о панихиде по Сталину, от Патриарха Алексия уже нельзя было ожидать в данном случае какого-то резкого шага. Но он такой шаг все-таки предпринял. Именно он, потому что постановление Священного Синода 30 декабря 1959 года, конечно бы, не появилось без его согласия. Есть разные версии, кто его инициировал, но, во всяком случае, всю ответственность за это постановление Патриарх брал на себя. А в постановлении этом прозвучали слова, которые уже давно советские руководители не слышали из уст Предстоятеля Русской Православной Церкви.

Конечно, это был все-таки в тех условиях поступок очень значительный. Казалось бы, все очевидно. И тем не менее. Надо сказать, что это заявление существенно не повлияло на политику советского государства.

Тринадцатого января 1960 года появилось постановление ЦК «О мерах по ликвидации нарушений духовенством советского законодательства о культах», где, в частности, предлагалось, вопреки советскому же законодательству о культах, предоставлявшему право управления религиозным общинам, выбранным из числа самих верующих, сосредоточить все руководство прихода в руках этих самых органов. Это был первый шаг по ограничению власти настоятелей в храмах.

Это было постановление ЦК, и в общем и целом Совет должен был дать конкретные указания нашей иерархии. И надо сказать, что, чувствуя, что за этим постановлением стоит новый этап наступления на Церковь, Патриарх Алексий решился на еще один, достаточно не привычный, не типичный для него шаг. Он был приглашен на конференцию советской общественности, конечно же, «за разоружение» в Кремлевский театр – тогда такой существовал, еще до Дворца съездов. Такое театрального вида сооружение. Он должен был прочесть соответствующий доклад, из которого было ясно, кто является оплотом мира во всем мире, кто является источником агрессии и так далее. И он говорил все эти полагающиеся слова. А потом решил сделать экскурс в историю Церкви и произнес слова, которые, я думаю, у вас не вызовут никакой особой реакции – а тогда они вызвали особую реакцию у слушавших его «миротворцев в штатском» (как можно было бы их назвать):

В контексте того, что происходило, это действительно был поступок. Поступок, который, в общем-то, продолжал то, что было сделано синодом в отношении отступников. Но и, конечно же, слушатели его отреагировали на это молниеносно. Произошло то, что, видимо, даже было не санкционировано изначально. Началось его захлопывание, освистывание, топанье ногами. Причем топали даже не только «штатные миротворцы», но и те представители научной, культурной советской общественности, которые оказались на этом мероприятии и которым на самом деле просто стало страшно в этот момент. Помните историю с захлопываниями
академика Сахарова? Собчак вспоминал, что у него возникло желание встать, но он увидел, что Патриарх Алексий сидит, и не встал. Я думаю, что вот это сидение Патриарха Алексия Второго при захлопывании академика Сахарова равносильно вот этим словам Патриарха Алексия Первого перед этой «миротворческой» общественностью.

Да, это был, безусловно, с точки зрения советского режима результат недоработки товарища Карпова. И 21 февраля 1960 года Карпов был уволен в связи с выступлением Патриарха Алексия Первого. Для него это, наверное, была по-своему трагедия – ведь советские руководители не уходят со своих постов просто так. А на место Карпова пришел человек, неведомый Патриарху Алексию, уже не работник госбезопасности, которых Патриарх Алексий знал, собственно, со времени своих первых встреч с чекистами в годы гражданской войны, а партийный работник Куроедов. Вообще, если вспомнить имена наших руководителей этого органа: Карпов, Куроедов, Харчев – становится как-то странно. Да и у нас-то был уполномоченные Жаринов, Лущепан. Последний председатель Совета по делам религии в СССР носил фамилию Христораднов…

Так вот, Куроедов был партноменклатурщиком, который готов был реализовывать вот ту самую программу скорейшей ликвидации религии в стране и который был готов подходить к своей деятельности творчески. А это, в частности, предполагало следующее: да, действительно, Церкви надо давать возможность заниматься внешней деятельностью весьма активно, и при Куроедове по-настоящему взошла звезда митрополита Никодима (Ротова). Это человек, который, в общем-то, для Патриарха Алексия был, конечно же, новым человеком, в отличие, скажем, от столь ведомого ему митрополита Николая. Но во внутренней жизни Куроедов готов был с Церковью расправляться самыми жесткими способами – впрочем, в рамках так называемой социалистической законности.

Пятнадцатого июня 1960 года Куроедов встретился с Патриархом Алексием и обозначил свое отношение к происходящему. В частности, он выражал ему неудовлетворенность властей внешнеполитической деятельностью Церкви.
Митрополит Николай стал в еще большей степени, чем Патриарх Алексий с точки зрения властей проявлять непослушание. После этой встречи, через неделю, 21 июня 1960 года, синод сместил митрополита Николая с должности председателя Отдела внешних церковных сношений. Есть свидетельства о том, что на тот момент митрополит Николай дал согласие на то, чтобы по Би-Би-Си передали его выступление, произнесенное в Голландии, в котором он говорил о церковных гонениях в СССР. Но как бы то ни было, уже смещенный митрополит Николай попытался через американского митрополита Бориса, через архиепископа Василия (Кривошеина) дать конкретную информацию о тех гонениях, о закрытиях храмов, об арестах духовенства, которые имели место тогда в стране. Действительно, вовремя его уволили власти, потому что митрополит Николай, видимо, решил в последний момент своей жизни все-таки в каком-то смысле искупить то, что приходилось ему делать многие предшествующие годы.

Что можно сказать в данном случае о Патриархе Алексии? Это были очень сложные отношения. Ибо связывало их не только совместное служение в Церкви, но и совместная работа с государственными органами. А это, в общем-то, не способствует выстраиванию добрых и теплых отношений. Они очень многое друг о друге знали и были людьми очень разными.

И вот место митрополита Николая занимает совсем еще молодой архиерей Никодим (Ротов). Человек уже из другого поколения, из другого мира. Человек, с которым теперь Патриарху Алексию нужно выстраивать отношения, хотя этот человек был ему отнюдь не близок, в значительной степени незнаком, и которого, в то же время, поддерживали почему-то государственные власти.

Говорить о митрополите Никодиме сейчас нет возможности, но сказать можно только одно: на самом деле, в лице митрополита Никодима в «верхний эшелон» управления нашей Церкви вошел человек масштаба, наверное, все-таки личности митрополита Сергия (Страгородского). Внутренне это был, безусловно, самый выдающийся сергианин всех последующих десятилетий. Конечно, очень хорошо разбиравшийся в людях Патриарх Алексий мог увидеть в этом молодом архиерее для себя очень серьезного – не то что конкурента, ибо Патриархом он должен был
быть уже до смертного одра, он это тоже понимал, но конкурента именно в том реальном влиянии на церковную жизнь, на церковную политику, которое будет оказывать этот человек. Тем более, что ментально они были людьми очень различными. Потому что, чем дольше Патриарх Алексий жил, тем больше он растворялся в том, что когда-то во многом и привело его в Церковь – он был, действительно, большим поклонником и обрядового, и бытового русского традиционализма, от барской обстановки вокруг себя до продолжительных монастырских служб, приправленных к тому же синодальным пением. То есть это был человек, для которого жизнь остановилась в определенного рода эпоху – в ту эпоху, когда он был молод.

Так что здесь это была еще одна личная проблема Патриарха Алексия – то, что рядом с ним оказался столь непохожий на него и столь, по сути дела, превосходящий его масштабом своей личности человек. Митрополит Никодим действительно боготворил Патриарха Сергия и на вопрос одного из здравствующих ныне наших священнослужителей ответил: «да, это действительно личность». В данном случае нельзя с этим не согласиться.

Что же касается митрополита Николая, то уволенный на покой формально «по собственному прошению» 16 сентября 1960 года, он 13 декабря 1961 года скоропостижно скончался в больнице. И его кончина действительно дает повод предполагать и возможность какой-то его ликвидации физической. За счет неправильного лечения – не надо себе представлять какие-то застенки НКВД. Могут ведь случайно неправильно лечить – а могут специально неправильно лечить, когда речь заходит о такого рода фигуре.

Но ведь это происходило на фоне того, что происходили аресты – в том числе и архиереев. В июне 1960 года арестовывают и осуждают на три года архиепископа Казанского Иова (Кресовича) – по обвинению, разумеется, в неуплате налогов. Пятнадцатого сентября 1960 года смещают с кафедры и отправляют в бессрочный отпуск архиепископа Ташкентского Гермогена (Голубева). В 1961 году арестовывают уже и так прошедшего много испытаний архиепископа Иркутского Вениамина, который через два года умирает в заключении.

Вообще нужно сказать, что в период с 1960 по 1962 год было осуждено по различным статьям Уголовного кодекса несколько сот священнослужителей. При этом, конечно же, идет политика свертывания духовных школ. Из восьми семинарий остается три к 1964 году. Ставится вопрос о закрытии уже и нашей (ленинградской – прим. ред.) духовной академии и семинарии, которую во многом спасает митрополит Никодим за счет своей новой внешней политики, весьма активной.

Что же касается Патриарха Алексия, то новое испытание, которое на него обрушивается, имело место в марте 1961 года. Опять последовала сначала инструкция ЦК КПСС о применении законодательства о религиозных культах, которое запрещало организовывать при храмах детские и женские собрания, кружки, библиотеки, экскурсии, оказывать какую бы то ни было лечебную, материальную помощь; которое запрещало богатым храмам поддерживать бедные храмы. Далее Куроедов выходит в ЦК с предложением о повсеместном запрещении колокольного звона и крестных ходов. И, наконец, постановление совмина от 16 марта 1961 года «Об усилении контроля за выполнением законодательства о культах», которое предполагало создание при местных органах власти до сельсоветов включительно комиссий по содействию исполнения законодательства о культах. Эти комиссии получили возможность делать, по сути, все вплоть до закрытия храмов.

Вместе с этим 31 марта 1961 года Куроедов требует от Патриарха изменить положение управления Русской Православной Церковью и сделать так, чтобы вся приходская жизнь, прежде всего, конечно, финансовая жизнь оказалась в распоряжении не настоятеля, а приходского совета, который будет, соответственно, возглавляться назначаемым властями представителем. Так появляется институт церковных старост. И раньше были церковные старосты, но тут церковный староста появляется в том виде, в каком его будут знать все советское время – как лицо, пребывающее в храме, но осуществляющее деятельность, по существу, по разрушению приходской храмовой жизни. Я сейчас не хочу входить в детали того, насколько это было действенное средство борьбы с Церковью – по существу, противопоставление власти настоятеля власти лица, которое получало возможность полностью контролировать финансовую жизнь прихода, соответственно, кормясь от этого и в то же время транжиря церковные доходы. Была здесь и своя правда, учитывая, что финансовые злоупотребления имели место, да и имеют место в наших приходах по сей день. Но задачей этого постановления было, прежде всего, добиться от Церкви такого изменения собственного устава, который бы, действительно, ставил приходскую жизнь с материальной стороны, да и не только с материальной стороны, под контроль людей, которые внедрялись в приходскую жизнь, часто извне.
Это был вопрос принципиальный, и надо сказать, что ряд епископов выступил с протестами против этого постановления. В частности, уже упоминавшийся мною Гермоген (Голубев). Их обращение к Патриарху было проигнорировано, а в июле 1961 года состоялся Архиерейский собор, на который не были допущены архиереи, протестовавшие против этого постановления, которое как бы санкционировано созыв собора для изменения положения в управления Русской Православной Церковью. Они не были даже допущены. Потом на них обрушились определенные меры наказания, и, в частности, Гермоген (Голубев) уже окончательно был отправлен – формально на покой, а по существу в заточение в Жировицкий монастырь.

Конечно, надо сказать, что подобного рода изменения положения управления Церковью, когда Архиерейский собор изменил положение, принятое Поместным собором, изменило ситуацию в Церкви. И процесс разрушения приходской жизни изнутри усилился – при том, что, например, коль староста получал возможность контролировать церковные доходы и ничего не делать, скажем, по ремонту ветшавшего храма, то он мог довести храм до такого состояния, что храм уже можно было закрыть по техническим причинам.

Разные использовались способы для того, чтобы осложнить приходскую жизнь. И надо сказать, что в данном случае Патриарх Алексий ничего предпринять против не мог. Он мог с этим не согласиться, но это означало бы только то, что он был бы вынужден уйти со своей кафедры, а ситуация продолжала бы развиваться в этом направлении, уже под руководством другого иерарха.

Закрытие храмов активизировалось, и уже к лету 1963 года в стране оставалось действующих храмов 8 314. Причем, есть очень интересная статистика: в РСФСР было 2 093 действующих храма, на Украине – 5 114, конечно, за счет Западной Украины прежде всего. А вот в Белоруссии – 465, это было самое страшное место в Советском Союзе для Русской Православной Церкви – Белоруссия. В Молдавии – 231 действующий храм, и еще было несколько храмов в Средней Азии. Сто храмов в Казахстане и 4 храма в Армении и Азербайджане. Вот такое число храмов. И процесс закрытия должен был продолжаться.

Опять предпринимаются попытки за счет активизации внешнеполитической деятельности, вернее – внешнецерковной деятельности – укрепить позиции Церкви. Но это было уже связано не столько с самим Патриархом Алексием Первым, сколько, конечно же, с митрополитом Никодимом, который не только, пытаясь через активизацию участия Русской Православной Церкви, скажем, в подготовке Всеправославного совещания, хотел позиции Церкви укрепить, но который пошел на активные переговоры с Римом, который, в общем-то, инициировал вступление нашей Церкви в экуменические организации. Да, власти пошли на это. Безусловно, Патриарху Алексию Первому и вступление во Всемирный совет Церквей было не очень, может быть, созвучно по его устроениям богословским и религиозным. Сближение с Ватиканом не могло вызывать у него радости, так же, как и переговорный процесс с Ватиканом. Но для митрополита Никодима все это были попытки за счет активизации внешней политики упрочить положение Церкви здесь, внутри страны.

Надо сказать, что смещение Хрущева ситуацию, действительно, изменило. Уже терявший силы Патриарх Алексий получил в последние годы своей жизни возможность перевести дух. Вы помните, что Хрущева сняли в октябре 1964 года. А в январе 1965 года появилось постановление Президиума Верховного Совета «О некоторых фактах нарушения социалистической законности в отношении верующих». Вот так деликатно и скромно было сформулировано. В результате этого были реабилитированы многие осужденные клирики и миряне, хотя отцу Глебу Якунину тогда еще предстояло пройти через свой арест. Я не буду сейчас говорить об открытом письме Якунина и Эшлимана, которые отозвались на все эти события. Важно то, что они были запрещены в священнослужении по указанию Патриарха Алексия. То есть, с одной стороны, начинается период какой-то либерализации в отношении политики властей. А с другой стороны, и архиепископ Гермоген, и отец Глеб Якунин, и отец Николай Эшлиман подвергаются, по существу, церковному прещению. Правда, уточним, что владыку Гермогена не запретили в служении, но отправили на покой.

Надо сказать, что 22 декабря 1964 года управляющим делами Московской Патриархии стал епископ Таллиннский Алексий (Ридигер). Пожалуй, в чем-то он был созвучен Патриарху Алексию Первому. И, пожалуй, действительно, с этого момента ключевыми фигурами в нашей церковной жизни становятся именно эти два человека: митрополит Никодим и архиепископ, а затем уже и митрополит Алексий.

Что касается Патриарха Алексия Первого, то вот эти брежневские годы становятся для него временем, когда он постепенно угасает. Правда, 25 декабря 1967 года, вскоре после получения им четвертого ордена Трудового Красного Знамени он получает записку архиепископа Гермогена (Голубева) «К пятидесятилетию восстановления Патриаршества. Историко-каноническая юридическая справка», в которой он очень честно, очень последовательно показывает то, насколько не соответствует жизнь нашей Церкви ее же собственному, принятому когда-то на Поместном соборе 1917-18 гг., собранию определений, во многом и не отменявшихся. Никакой значительной реакции не было.

Процесс закрытия храмов идет, но вялотекущий. В 1966 году число приходов сокращается до 7 523. И, собственно, последними, опять-таки инициированными митрополитом Никодимом, значительными событиями в жизни Патриарха Алексия становятся определение Синода о случаях обращения старообрядцев и католиков, допускавшее причащение старообрядцев и католиков в Православной Церкви без перехода ими в православную веру как таковую, и томос о даровании автокефалии Православной Церкви в Америке 10 апреля 1970 года. Повторяю, это произошло за неделю до кончины Патриарха Алексия, и все это уже было связано с деятельностью митрополита Никодима.

Патриарх Алексий оказался в ситуации, когда он, действительно, умирал в эпоху застоя, когда, по существу, политика государства по отношению к Церкви не изменилась, но активность гонений, безусловно, пошла на убыль. Можно лишь, наверное, предполагать, хотел ли видеть в качестве своего преемника на патриаршей кафедре Алексий Первый митрополита Никодима. Вероятно, не хотел. Но надо сказать, что в его окружении, пожалуй, наиболее в чем-то соответствовал ему, действительно, его тезка, митрополит Алексий (Ридигер).

Но неожиданно (впрочем, не для власть предержащих) Патриархом стал митрополит Пимен (Извеков), человек, очень непохожий ни на митрополита Никодима, ни на Патриарха Алексия Первого. Но это тот Патриарх, о котором говорить можно только гипотетически. До сих пор не написана ни одна его более или менее реалистичная биография, и многие стороны его жизни до сих пор сокрыты.

Что же касается Патриарха Алексия Первого, то, умирая, он так или иначе оставил после себя ту систему церковной власти, основы которой были заложены, конечно же, митрополитом Сергием (Страгородским) в конце 20-х годов, но которая во многом воплощала в себе те черты высшего церковного управления, которые сложились в Русской Православной Церкви как в синодальный, так и в досинодальный период, и которые во многом оказались, увы, не способны сохранять Церковь в нашей стране, давая ей возможность свободного внутреннего развития и достойного стояния за именно честь Церкви по отношению к власть предержащим. Вот почему я и хотел этот момент подчеркнуть. Тот путь, который предлагали для церковного развития новомученики, прежде всего, священномученик митрополит Кирилл (Смирнов), окончательно был отвергнут не только митрополитом Сергием, но и всем последующим ходом развития нашей церковной жизни.

Поэтому, когда мы говорим о тех проблемах, которые существуют в нашей церковной жизни сейчас, мы должны отдавать себе отчет в том, что многие из этих проблем коренятся в том выборе, который сделал в свое время митрополит Сергий (Страгородский) и которому сохранял свою верность до последнего своего предсмертного часа Патриарх Алексий Первый. И который, конечно же, был предопределен многими веками развития нашей церковной жизни в предшествующие эпохи. Мы часто гордимся своим прошлым, делаем вид, что не хотим знать нашего настоящего и все устремляемся, как положено, в светлое будущее. Но живем-то мы все-таки в настоящем, и чтобы понять это настоящее, надо хорошенько представлять себе наше прошлое, чтобы не перенести из этого настоящего многие черты этого несовершенного нашего прошлого в будущее, которое нам еще во многом неведомо.